Тайны нюрнберга. Тайны нюрнберга Главный маршал авиации Павел Кутахов

Польша - наиболее крупное из соседних западных государств, отношения с которым, вдобавок, на старте войны складывались до предела конфликтно - заняла особое место в сталинских планах послевоенного урегулирования и их реализации. Ее никак нельзя было обойти в процессе сотрудничества внутри антигитлеровской коалиции, поскольку она была ее членом, польские вооруженные силы сражались на многих фронтах и тем самым укрепляли престиж страны на международной арене. Без нее трудно было себе представить переход от противостояния под флагом концепции «капиталистического окружения» к реализации идеи строительства «социалистического лагеря», монтированию «советского блока». Между тем взаимное восприятие было обременено прежними негативными наслоениями.

В глазах советского населения Польша после войны 1919- 1920 гг. усилиями пропаганды стала олицетворением «капиталистического окружения», стратегическим «вероятным противником», язык которого изучался в вооруженных силах СССР как язык непосредственного врага, носителя угрозы агрессии. Участие СССР в разделе Польши в 1939 г. и последующие события 1940 г., инициатива в деле отказа от сохранения даже «остаточного» Польского государства, ликвидация польских военнопленных - как кадровых военных, так и поставленных под ружье интеллигенции и государственных чиновников, - то есть попытка уничтожить Польское государство и его армию, носителей идеи их воссоздания, а также сотрудничество с гитлеровцами в борьбе с польским освободительным движением, как казалось Сталину, решали ряд стратегических и державных проблем . Однако, будучи одной из уродливых сталинских деформаций советской внешней политики, советско-германские договоры 23 августа и 28 сентября 1939 г. и «освободительный поход» Красной Армии в сентябре того же года заложили на долгие десятилетия целый ряд почти неразрешимых проблем, которые стали «минами замедленного действия». С точки зрения создания желанного советского блока это был чреватый множеством осложнений «фальстарт». И если в жизни советского общества он не имел существенного значения, то во внешнеполитической области он создавал множество разноплановых трудностей. К Польше было привлечено внимание союзников, взаимодействующих с правительствами в изгнании, польский вопрос сыграл важную, а ряд исследователей считает, что главную роль в развитии международных отношений в направлении «холодной войны». Польша была первой после части Румынии освобождаемой от фашистских захватчиков страной, и ее опыт в области мирного урегулирования имел важное значение, равно как и тесно увязанное с этой проблемой формирование внутреннего режима. Между тем внутренние политические потрясения в этой стране, авторство которых принадлежало не только санационному режиму, но и лично Сталину, включая роспуск компартии Польши и репрессирование ее членов, резко усилили антисталинские, а следовательно, антисоветские настроения, охватившие за малым исключением все польское общество. Если бы Сталин обратился к решению комплекса связанных со столь сложной ситуацией проблем лишь на грани войны и мира, его геополитическим задумкам вряд ли было бы суждено осуществиться. Только в ходе длительного военно-политического взаимодействия и многоходовых дипломатических комбинаций ему удавалось корректировать международные обстоятельства развития польского вопроса в нужном ему направлении, при помощи настойчивых и целеустремленных усилий моделировать внутриполитические условия, которые в сумме привели к формированию модели послевоенного развития на базе политических режимов типа «партия-государство» и их объединения в тоталитарную блоковую систему.

Как указывалось выше, глава польского правительства в эмиграции генерал В. Сикорский уже 23 июня 1941 г. по радио предложил советскому правительству сотрудничество. Сталин 3 июля заявил о том, что цель войны советского народа - помощь стонущим под игом германского фашизма народам Европы. Конкретизация этого курса в телеграмме послу в Лондоне И. Майскому дифференцировала Чехословакию и Югославию (восстановление государств) и Польшу (создание «независимого государства в границах национальной Польши» ). Контуры будущих планов просматривались в «разрешении» создать в СССР «национальные комитеты» и формировать «национальные части» «для совместной с СССР борьбы против гитлеровского фашизма». Отношения с правительством Сикорского регулировало заявление, что советское правительство «не возражает против заключения с ним соглашения о совместной борьбе против гитлеровской Германии», а вопрос о будущем режиме Польши назывался «внутренним делом самих поляков» . Кроме этого любопытного заверения, предваряющего и камуфлирующего предпринятые вскоре шаги по оказанию влияния на внутриполитическую ситуацию в оккупированной Польше, обращает на себя внимание инструкция Майскому по поводу вопроса о расстреле польских военнопленных. Катынская проблема возникла ввиду становления военнополитического сотрудничества, тем более что Сикорский в меморандуме британскому правительству от 19 июня 1940 г. упоминал о нахождении в СССР 300 тыс. военнопленных. Раскрытие сталинских «особых папок» бросает свет на новый аспект предпринятой им весной 1940 г. акции - селекции узников специальных лагерей НКВД и уничтожения основной части офицерского корпуса как неподходящей для использования при создании «польской дивизии» . Уже здесь просматриваются намерения использования с очевидными кадровыми ограничениями польского военного потенциала - зачатки будущего военного сотрудничества. Этот замысел получил развитие позже, а в начале июля 1941 г. Сталин спешил оговорить претензии: «...в СССР не было и нет триста тысяч (так в тексте. - Авт.) военнопленных поляков, а имеется всего двадцать тысяч военнопленных поляков, которые будут переданы в распоряжение Польского Национального Комитета, когда будет организован этот Комитет» . Дипломатические и военные проблемы изначально тесно переплетались.

Вопрос о кадрах для сражающейся против гитлеровцев польской армии в дальнейшем вставал постоянно, с того дня, как было подписано советско-польское соглашение от 30 июля 1941 г.

Обнаружение катынского захоронения стало вполне реальной причиной, а не только поводом для разрыва двусторонних отношений. Добротной основы для сотрудничества на принципах доверия не оставалось, и Сталин не только отмахнулся от обвинения, но переложил вину за разрыв отношений на польское правительство, приписав ему формально полностью компрометирующее в глазах союзников пособничество гитлеровским фашистам (на самом деле, как известно, союзники знали о подлинных виновниках убийства).

Сталин начал не столько искать, сколько формировать такие польские внутриполитические силы, которые были бы его опорой в будущей Польше и поддержкой в геополитических притязаниях. Катынское же дело, правда о котором установлена при помощи материалов «особого пакета № 1», позволяет теперь по-новому взглянуть на игру, которую Сталин вел по отношению к польскому правительству, толкая его на обострение противостояния, когда обстоятельства делали возможным возобновление дипломатических отношений. Например, в мае-июне 1944 г. посол В. Лебедев выдвинул условие, в частности, осуждения поляками прежней позиции по катынскому вопросу, а комиссия Н. Бурденко представила фальсифицированное сообщение, нужное Сталину для торпедирования польской инициативы. В результате поляки неоднократно попадали на глазах союзников в положение вздорных и недальновидных партнеров.

Отношение к польскому правительству в изгнании и к Катынскому делу вошло в число определяющих критериев и при выдаче авансов левым силам. Последовательно осуществлялось «отсечение» всех, кто отвергал или хотя бы критиковал сталинскую политику в отношении Польши, пакт Молотова-Риббентропа и особенно катынское преступление. В то же время на международной арене польский вопрос трактовался довольно либерально, с постоянной оглядкой на союзников и сообразно развитию ситуации: на Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в октябре 1943 г. советская сторона отвергла федеративно-конфедеративную концепцию обустройства послевоенной Центральной и Юго-Восточной Европы, отстаивая идею независимости и суверенности стран этого региона.

Весьма жестко формулировались требования к внешнеполитическим установкам сил, которые рассматривались как основа советского блока. В первую очередь это касалось коммунистов.

Когда немцы только еще двигались к Москве, Сталин нашел время для отбора лидеров, кадрового ядра будущего руководства нового, ориентированного на СССР Польского государства. Ключевым моментом в реализации сталинских внешнеполитических планов было умение строить хитроумные многоходовые комбинации, учитывающие многофакторность исторического процесса, его дипломатические, военные, внутриполитические аспекты. Как правило решающую роль играли личные качества Сталина как выдающегося мастера по части кадрового обеспечения реализации его обыкновенно скрытых целей и осуществления разнообразных акций в области постоянного политического манипулирования формируемыми им кликами и кланами послушных исполнителей его воли.

Документы РГАСПИ и польского Архива новых актов достаточно ясно показывают, как и кого, с какой ориентацией Сталин отбирал с самого начала Отечественной войны из остатков кадров польских коммунистов, оставшихся в живых после роспуска КПП. При создании ППР через его руки прошли программные документы и списки будущих руководителей. После гибели М. Новотко в оккупированную Польшу из Москвы были направлены Б. Цукер («В. Кольский»), который погиб в момент приземления на польскую территорию, и Л. Касман, отряду которого не было дозволено выходить на контакт с коммунистами в стране и рекомендовалось оставаться дублирующей руководство структурой . В первый состав ППР не была принята группа Л. Липского, осуждавшего сталинскую позицию в отношении Польши, в том числе договоры 1939 г. с Германией, и намеревавшегося воссоздать самостоятельную компартию в будущем независимом государстве. По поручению Отдела международной информации ЦК (ОМИ) силами агентов НКВД и при участии руководителя ППР П. Финдера Липский был застрелен в Варшаве, о чем было доложено сталинскому руководству . Наконец, на рубеже 1943-1944 гг. были предприняты шаги по формированию в Москве Польского Национального Комитета, временно отложенному ввиду неблагоприятной международной ситуации. Затем был создан тайный, сокрытый от глаз даже небольшой группы польских коммунистов в Москве орган - Центральное бюро коммунистов Польши (ЦБКП). Блок документов этого органа - убедительное свидетельство методов реализации концепции «создания Польши» нужного Сталину облика с применением арсенала средств сталинщины, с подгонкой под модель «партии-государства», закладыванием основ однотипной тоталитарной системы. Это гарантировало оформление структур будущего советского блока при помощи диспозиционности ядра подготовленных в Москве в духе традиционных коминтерновских иерархических отношений кадров. В ЦБКП, программный документ и списочный состав которого прошли через руки Сталина, были отобраны те, кто продекларировал верность сталинским идеологическим и политическим установкам . Они обеспечивали проведение этих установок через своих засекреченных представителей в Союзе польских патриотов и польских воинских частях в СССР .

Однако в Польше в конце 1943 г. у руля ППР и во главе Крайовой Рады Народной утвердились руководители, далеко не все из которых были готовы принять иерархические отношения подчинения Кремлю и сталинскую репрессивную политику, в том числе сталинскую трактовку вопроса о судьбах польских военнопленных. Вл. Гомулка был избран лидером ППР вопреки принятому порядку согласования с Москвой и директивам, предписывавшим не проводить выборов. Отношения с ним складывались сложно. Обнародование сюжетов «четвертого раздела Польши» и репрессирования военнопленных могло вызвать серьезные осложнения в реализации планов монтирования «советского блока».

Почему, при каких обстоятельствах и с какими целями была создана Специальная комиссия? Почему неожиданно понадобилось поднимать вопрос о расследовании через три с половиной месяца после взятия Смоленска? Зачем велась срочная подтасовка? Почему совершенно однозначно были сформулированы ее задачи, работа проводилась в спешке в лютую январскую стужу, а выводы, сделанные без соблюдения необходимых требований и не подтвержденные серьезными доказательствами, были немедленно опубликованы, доложены на международной пресс-конференции?

Главные причины лежат в сфере международных отношений, ситуации внутри антигитлеровской коалиции и в области советско-польских отношений.

В начале января 1944 г. Красная Армия перешла бывшую границу Польского государства. На первый план среди проблем послевоенного урегулирования вышел польский вопрос, в том числе определение условий, на которых Красная Армия могла продвигаться по территории страны, входившей в состав антигитлеровской коалиции. В любой момент могло вновь громко заявить о себе Катынское дело.

Как известно, после разрыва советско-польских отношений в апреле 1943 г., предлогом для которого стали события, связанные с раскрытием катынских могил и обращением польского правительства в Международный Красный Крест, что было демонстративно оценено советским правительством как пособничество гитлеровской Германии и участие в геббельсовской провокации, польский вопрос решался не в рамках двусторонних отношений, а на пути выработки общей позиции великих держав.

5 января 1944 г. польское правительство сделало заявление, текст которого был одобрен министром иностранных дел Великобритании Э. Иденом и заместителем госсекретаря США О. Серджентом. Оно изъявляло готовность восстановить нормальные отношения с СССР, желание заключить польско-советское соглашение и наладить взаимодействие Армии Крайовой с Красной Армией.

Однако польское правительство настаивало на сохранении границы, установленной Рижским миром 1921 г., подчеркнув, что польский народ «не признавал и не признает решений, навязанных силой» .

И января советское правительство в ответном заявлении декларировало стремление восстановить прочные добрососедские отношения, приветствовало открывшуюся «возможность возрождения Польши как сильного и независимого государства». Конструктивность захода перетекала в позицию по вопросу о советско-польской границе как восстанавливающей историческую справедливость вопреки навязанному СССР Рижскому договору. Заканчивалось заявление резкой оценкой действий польского правительства: «Эмигрантское польское правительство, оторванное от своего народа, оказалось неспособным установить дружественные отношения с Советским Союзом. Оно оказалось также неспособным организовать активную борьбу против германских захватчиков в самой Польше. Более того, своей неправильной политикой оно нередко играет на руку немецким оккупантам» . Категорично и непримиримо.

Именно в этом контексте после занятия жесткой позиции в отношении польского правительства Сталин и создает Специальную комиссию во главе с Бурденко, прибегнув к катынской карте для повторного обвинения неугодного ему правительства в пособничестве немцам. Эта линия наглядно прослеживается в обмене заявлениями в последующие дни.

Декларация польского правительства от 15 января, обсужденная с Э. Иденом и его сотрудниками, вновь подтверждала стремление достичь соглашения «на условиях, которые были бы справедливыми и приемлемыми для обеих сторон». Она подчеркивала, что «польское правительство не может признать односторонних решений и свершившихся фактов», но «считает более целесообразным в настоящее время воздержаться от дальнейших публичных дискуссий» и обращается к британскому и американскому правительствам за посредничеством в переговорах «по всем основным вопросам, разрешение которых должно привести к дружественному и прочному сотрудничеству между Польшей и Советским Союзом» .

В ответ последовало сообщение ТАСС от 17 января. В нем содержалось утверждение, что поскольку польское правительство в своем заявлении обходит вопрос о линии Керзона и игнорирует его, а следовательно, отклоняет, то «по мнению советских кругов», «нынешнее польское правительство не желает установить добрососедские отношения с Советским Союзом». ТАСС заявляло: «...Советское правительство полагает, что это предложение рассчитано на то, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение, так как нетрудно понять, что советское правительство не может вступить в официальные переговоры с правительством, с которым прерваны дипломатические отношения». Далее приводился главный аргумент: «Советские круги напоминают, что дипломатические отношения с польским правительством были прерваны по вине этого правительства из-за его активного участия во враждебной антисоветской клеветнической кампании немецких оккупантов по поводу "убийства в Катыни"» .

Таким образом, при помощи катынской карты подчеркивалось, что дипломатические отношения были разорваны не по вине СССР, а по вине польского правительства, и не могут быть восстановлены по его же вине.

Союзники искали форму достижения советско-польского соглашения, однако позиции обеих сторон стали столь жесткими, что им не приходилось рассчитывать на успех. Какую роль играла в этом позиция советского правительства, а в ее аргументации - вопрос о Катыни, можно судить на основании текста ноты наркома иностранных дел В.М. Молотова госсекретарю США К. Хэллу от 23 января. Молотов настаивал на прежней версии: «Советское правительство порвало с польским правительством в Лондоне из-за его участия во враждебной клеветнической кампании гитлеровцев по поводу "убийств в Катыни". Это было в то время, когда во главе польского правительства стоял генерал Сикорский. А правительство Миколайчика вместо того, чтобы отмежеваться от этого фашистского акта правительства Сикорского, объявило, что оно будет продолжать политику Сикорского... Мне кажется, что коренное улучшение состава польского правительства, с исключением из него профашистских империалистических элементов и включением в него демократических элементов, о чем я уже говорил устно г. Гарриману, могло бы создать благоприятную почву как для восстановления советско-польских отношений и разрешения вопроса о границе, так и для плодотворного посредничества»

Таким образом, в то время как союзники склоняли Сталина к урегулированию советско-польских отношений, налаживанию дипломатических контактов с польским правительством, он, еще раз переадресовав обвинения в катынском злодеянии нацистам, делал ударение на инкриминировании польскому правительству сотрудничества с фашистской Германией, совершения «фашистского акта». Это весьма усиливало его позицию в выборе польского партнера и продвижении по пути отстранения польского правительства. В это время Сталин начал реализовывать план опоры на те польские левые силы в СССР, которые приняли на веру его версию событий в Катыни.

Сообщение Специальной комиссии и пресс-конференция для иностранных журналистов призваны были воздействовать на общественное мнение в рамках антигитлеровской коалиции, подкрепить расчеты Сталина.

Союзники протестовали против односторонних действий советского правительства и вмешательства по внутренние дела Польши, заявляя, что это ляжет бременем на будущее международного сотрудничества, нарушит согласие великих держав.

Следует еще раз подчеркнуть, что конструктивное развитие советско-польских отношений было прервано, соглашение между двумя странами от 30 июля 1941 г. практически разорвано (что польские юристы отрицали, считая его сохранявшим дееспособность) именно в связи с обнаружением в Катынском лесу польских могил. Именно советская сторона «прервала» эти отношения. Катынское дело и акция советского правительства вызвали резкий рост антисоветизма в польских политических кругах, поправение и сплочение их на этой платформе. Попытка наладить отношения также кончилась новым обострением, при этом вновь было использовано Катынское дело.

Сталин, перекладывая вину за это на польское правительство, писал 3 марта 1944 г. Рузвельту, что «решение вопроса о советско-польских отношениях еще не назрело» . Черчиллю он внушал, что конфликт с поляками - «какое-то недоразумение», что «Советский Союз не имеет никакого конфликта с польским народом и считает себя союзником Польши и польского народа. Именно поэтому Советский Союз проливает кровь ради освобождения Польши от немецкого гнета. Поэтому было бы странно говорить о перемирии между СССР и Польшей. Но у советского правительства имеется конфликт с эмигрантским польским правительством, которое не отражает интересов польского народа и не выражает его чаяний» .

В связи с осложнением отношений с союзниками Сталин перестал требовать создания нового польского правительства, смещения министров и послов, включившихся в кампанию вокруг Катынского дела. Ограничился требованием удалить из польского руководства ряд деятелей, особенно активных во время этой кампании - сочинивших и подписавших обращение к МККК генерала К. Соснковского, министров М. Кукеля и С. Кота. Это требование выставлялось как условие начала любых переговоров.

Катынское дело стало одной из основных «болевых точек» в советско-польских отношениях.

Сталин решил разрубить катынский узел, вынеся это дело на Нюрнбергский процесс и обеспечив снятие с СССР обвинения при помощи его вердикта, поскольку согласно статье 21 Устава Международного военного трибунала (МВТ) официальные правительственные заключения, как и общеизвестные факты, не требовали дополнительных доказательств для приобщения к постановлению.

Уже при подготовке проекта обвинительного акта, составленного в Лондоне и согласованного главными обвинителями от США, Великобритании, Франции и СССР в августе 1945 г., в него вошел пункт, трактующий заключение пакта 23 августа 1939 г. как заговор нацистов для подготовки нападения на Польщу и нанесения удара при первой возможности по СССР . Советские представители по указанию Молотова, предварительно согласованному со Сталиным, получили поручение соглашаться с включением в Устав понятия «агрессия» только в случае, если при нем будет уточняющее определение «фашистская» .

В проект был включен пункт, вменявший в вину гитлеровской Германии убийство в Катыни 925 польских офицеров, поскольку именно эта цифра фигурировала в материалах комиссии Бурденко как количество обследованных останков. Это убийство квалифицировалось как геноцид.

Сталин старательно укрывал подноготную своих отношений с Гитлером накануне и в начальный период Второй мировой войны, рассчитывая на сделку с союзниками по антигитлеровской коалиции, которые также не хотели привлекать внимание к своим просчетам и слабым местам, касающимся «умиротворения» агрессора, мюнхенского сговора, проблемы «смешанной ответственности» за развязывание Второй мировой войны и т.д.

11 марта 1946 г. руководитель советской делегации, главный советский обвинитель генерал Р.А. Руденко письменно довел до сведения руководителей западных делегаций предложение взамен встречного «понимания» вывести из-под обсуждения в Нюрнберге перечень «трудных» проблем . В их числе из области внешней политики значились советско-германский пакт о ненападении и вопросы, имеющие к нему отношение, посещение Молотовым Берлина и Риббентропом Москвы, а также весь комплекс проблем советско-польских отношений, вопросы Западной Украины и Западной Белоруссии .

По неофициальному согласованию было решено подобные вопросы отводить, а документы к делу не приобщать.

Хотя, как сообщил В.К. Абаринову один из американских обвинителей У. Харрис, главный обвинитель от США Р. Джексон советовал Р. Руденко отказаться от включения в обвинение Катынского дела, полагая, что огромное число других преступлений, «против которых у немцев не было защиты», делает их вину достаточно доказуемой, советская сторона настояла на своем . Сталин не посчитал возможным отказаться от этого, будучи уверен, что, проштампованное в Нюрнберге, Катынское дело подкрепит его внешнеполитическую линию, усилит позиции СССР в Польше и подстрахует курс на создание «советского блока».

Более того, Руденко, срочно отозванный в Москву, после возвращения переправил накануне опубликования обвинительного акта цифру жертв с 925 чел. на 11 тыс. чел., дабы переложить на гитлеровцев вину за смерть всех польских военнопленных-офицеров, взяв за основу объявленную в 1943 г. цифру . Это не могло не привлечь внимания защиты. Собственно, изменение включенных в обвинительный акт данных повлекло за собой принятие на организационном заседании решения о вызове немецких свидетелей защиты для верификации сообщения комиссии Бурденко.

После окончания войны в руки союзников попали трофейные немецкие архивы и, соответственно, много новой информации, распространение которой слабо поддавалось контролю. Сохранять в тайне многие события 1939 г. становилось практически невозможно.

Весной 1946 г., с середины марта до последней декады мая, защитник Р. Гесса А. Зейдель собрал несколько документов, касавшихся подписания секретного протокола к советско-германскому договору от 23 августа 1939 г. (аффидевит начальника юридического отдела МИД Германии Ф. Гауса с описанием хода переговоров в Москве и подробным изложением протокола, копию самого протокола и др.). Зейделю удалось добиться вынесения этого аффидевита на обсуждение, а затем и приобщения к делу, хотя советские представители старались предотвратить это, в частности пытались склонить Риббентропа не упоминать в суде советско-германский пакт о ненападении. Однако он не согласился и в последнем слове заявил, что Сталин обсуждал с ним в Москве не возможность урегулирования германо-польского конфликта, а раздел Польши и дал понять, что «если он не получит половины Польши», то представитель Берлина может «сразу же вылетать назад» .

21 мая во время допроса в качестве свидетеля бывшего статс-секретаря германского МИДа Э. фон Вайцзеккера Зейдель, несмотря на попытку Руденко отвести вопрос о подписании 23 августа 1939 г. еще и документа, «не входящего в текст пакта о ненападении», добился положительного ответа на этот вопрос. Он пытался предъявить свидетелю копию протокола для опознания, однако Руденко настаивал на том, чтобы квалифицировать ее как фальшивку, не имеющую силы документа. Копия действительно не была оформлена надлежащим образом . Она не была приобщена к делу, однако немедленно была опубликована в США. Начался длительный процесс поисков, приведший к 1995 г. к окончательному установлению истины при предъявлении Госархивом РФ подлинников приложений к советско-германскому пакту.

Что же касалось обстоятельств Катынского дела, вопреки блефу Сталина союзники уже в то время располагали достаточной информацией, в частности, в результате посещения военнопленными Катынского леса весной 1943 г., сбора данных поляками-эмигрантами и т.д. Однако они не сочли для себя возможным открывать в тот момент, будучи связанными доверительной договоренностью, правду о расстреле польских военнопленных.

Доцент Е.Е. Щемелева-Стенина, выступавшая на процессе в качестве переводчика, располагает текстом письма Ф. Рузвельта, предостерегавшего одного из посвященных в тайну Катынского дела от ее обнародования .

В ходе Нюрнбергского процесса 13 февраля 1946 г. заместитель главного советского обвинителя, полковник Ю.В. Покровский, предъявил подробное обвинение по Катынскому делу, основанное на изложении материалов комиссии Бурденко. Советские представители стремились легализовать «советскую официальную версию» истории гибели польских военнопленных, но надежды на быстрый успех стали развеиваться.

Несмотря на договоренности, связывающие обвинителей-союзников, весьма активной, юридически грамотной и располагавшей вескими доказательствами защите удалось добиться согласия трибунала на вызов свидетелей по Катынскому делу. Она не имела возможностей добиваться рассмотрения своей версии, но тщательно использовала слабые места обвинения, чтобы подорвать доверие к советской версии. Сделать это оказалось не столь трудно. Советское руководство было вынуждено признать, как засвидетельствовал специальный уполномоченный по польским делам генерал КГБ Г.С. Жуков, что комиссия Бурденко «не принесла ожидаемых результатов, неумело "прикрыла" дело» .

Сталину пришлось срочно собирать созданную в сентябре 1945 г. решениями Совмина и ЦК ВКП(б) правительственную комиссию по руководству советскими представителями на Нюрнбергском процессе во главе с А.Я. Вышинским. Руководство этой комиссией Сталин осуществлял через Молотова. Неожиданный поворот Катынского дела вынудил готовить дополнительные материалы и свидетелей, чтобы подкрепить «советскую официальную версию».

21 марта 1946 г. комиссия наметила целый перечень мер для этого: направить представителей в Болгарию для подготовки болгарских свидетелей, «подготовить польских свидетелей и их показания», троих-пятерых советских свидетелей и двух медицинских экспертов, свидетеля-немца, который был в Катыни, и т.д. Эти операции поручались крупнейшим фигурам силовых ведомств - В.С. Абакумову, А.Я. Вышинскому, В.Н. Меркулову, П.И. Горшенину, а также генеральному прокурору Польши Е. Савицкому .

Неожиданная проблема возникла и в самой советской делегации в Нюрнберге, когда подготовка Катынского дела была поручена помощнику советского главного обвинителя Р.А. Руденко Н.Д. Зоре. Этот энергичный, инициативный молодой прокурор, способный на нестандартные поступки (и, в частности, разжалованный до рядового в 1939 г., когда во время проверки ряда дел доказал, что в основе приговоров были фальсифицированные данные), менее всего был пригоден для реализации замысла хитроумного блефа. Тем более, что он слышал о роли НКВД в Катынском деле раньше и наверняка пополнил эту информацию от поляков, будучи до конца 1945 г. при Н.А. Булганине как представителе СССР при Польском Комитете Национального Освобождения советником по юридическим вопросам.

Знакомство с материалами, с которыми Н.Д. Зоря должен был выступать перед Нюрнбергским трибуналом, заставило его обратиться к непосредственному начальнику - Генеральному прокурору СССР Горшенину с просьбой немедленно откомандировать его в Москву для доклада Вышинскому о своих сомнениях. Он получил отказ, а на следующее утро, 23 мая 1946 г., был найден мертвым в своей комнате. Существуют разные версии о его смерти, в том числе официальная - результат неосторожной чистки личного оружия. Многократные попытки установить истину, объективно судить о причинах и обстоятельствах смерти Зори пока не удались.

Вспоминая смерть Зори как одно из самых страшных потрясений в Нюрнберге, советская синхронная переводчица Т.С. Ступникова сообщает, что его «убрали» аккуратно, без шума, не привлекая внимания мировой общественности и не прерывая заседаний трибунала, что было воспринято как намек «нашим юристам, что в таких делах оступаться не полагается». Она задается вопросами, на которые пока нет ответа: «Сам ли он покончил счеты с жизнью, когда почувствовал, что у него нет другого выхода? Или ему было предложено навсегда уйти из жизни, оставив жену и детей? А может быть, его просто застрелили советские специалисты по меткой стрельбе, работавшие в Нюрнберге, бравые бериевские мальчики...» Для запугивания ли персонала, или в самом деле так было, распустили слух, якобы Сталин изрек: «Похоронить, как собаку!»

Бесспорно то, что роковой порог был переступлен в момент попытки выбрать путь установления истины по Катынскому делу .

Вопрос о Катыни рассматривался трибуналом 1-3 июля 1946 г. Было установлено, что каждая сторона представит по три свидетеля. Защитник Геринга О. Штамер и защитник Деница Кранцбюлер повели допросы в высшей мере профессионально, располагая такими свидетелями, которые могли бесспорно доказать, что в Катыни располагалась другая часть, а не та, которой приписывалось выполнение некоего приказа о расстреле поляков, что ее возглавляло упомянутое в материалах комиссии Бурденко лицо (правда, с искажением: Аренс, а не Арнес), но в другое время и в другом чине. Четкие и ясные показания Ф. Аренса, опровергавшие утверждение о причастности штаба связи к расстрелам, были убедительно подкреплены показаниями его непосредственного руководителя - начальника связи группы армий «Центр» генерал-лейтенанта Оберхойзера и еще одного военного - представившего нотариально заверенный аффидевит, а затем приглашенного в Нюрнберг для перекрестного допроса Р. фон Эйхборна. Защитникам удалось поставить под сомнение утверждения о получении приказа о расстреле польских военнопленных, о проведении экзекуции данной частью и в указанные сроки. Попытки советского обвинителя Л.Н. Смирнова подловить Аренса на вопросе о посещении места захоронений, об их глубине или виде оружия, каким располагал штаб 537-го полка, результатов не принесли .

Советские свидетели (а это были использовавшийся в этом качестве профессор астрономии Б.В. Базилевский, заместитель бургомистра Смоленска; главный судебно-медицинский эксперт Минздрава СССР, руководивший этой стороной деятельности комиссии Бурденко, профессор В.И. Прозоровский; профессор Софийского университета М.А. Марков) не смогли быть столь же убедительными. Показания Базилевского были путаными, не только производили впечатление заученных, но и зачитывались по бумажке, что было немедленно подмечено защитой. Свои утверждения о вине немцев он обосновывал, ссылаясь на реплики бургомистра Смоленска Б.Г. Меньшагина, которые невозможно было проверить. Базилевский не знал расположения могил, не мог назвать ни одного свидетеля, который присутствовал бы на расстрелах. Ему пришлось признаться, что он не был репрессирован за сотрудничество с немцами, а это полностью подорвало доверие к его показаниям.

Профессор Прозоровский строил свои показания по прежней схеме, указывая на недобросовестность при эксгумации 1943 г. на фоне методов, применяемых комиссией Бурденко, и стараясь обосновать принятую ею датировку расстрела. Правда, он признал, что применение метода наличия псевдокаллоса на внутренней стороне черепа стало ему известно, но, несмотря на это, был готов опровергнуть данный метод, поскольку он был применен для обоснования срока расстрела в 1940 г. После корректирования его научных рассуждений помощником главного обвинителя от СССР Л.Н. Смирновым он на вопрос-утверждение последнего: «Таким образом, ни одного черепа с явлениями псевдокаллоса не было», - поспешно и категорично ответил: «Нет». Прозоровский перечислил вещественные доказательства, призванные служить подтверждением срока расстрела после весны 1940 г., и в итоге последовал диалог: «Смирнов: Таким образом, 1940 год исключается? - Прозоровский: Таким образом 1940 год исключается полностью».

По наводке Смирнова Прозоровский подтвердил наличие пуль и гильз немецкого производства. Однако он растерялся и не смог ответить ничего вразумительного на вопрос о том, военнопленные из каких лагерей были расстреляны в Катынском лесу, вспомнил о лагере ОН-1, но не проявил информированности о лагере в Козельске, о том, что там находились польские офицеры, и об их судьбе (как известно, именно они были расстреляны в Козьих горах Катынского леса). «Я о них ничего не могу сказать, так как следствия не вел...», - признавался он, не будучи в состоянии назвать ни цифры жертв, ни пропорции офицеров и солдат, ограничившись определением «очень много» .

Третий свидетель советской стороны, болгарин М.А. Марков, использовался советским обвинением, чтобы поставить под сомнение результаты экспертизы международной комиссии. Работа с ним велась еще с начала 1945 г., когда он в Софии проходил по процессу на основании декрета-закона о народном суде над виновниками вовлечения Болгарии в мировую войну против союзных народов и за злодеяния, связанные с нею. Ему инкриминировалось участие в работе международной комиссии в Катыни и в содействии несовместимой с обязательствами Болгарии в отношении Советского Союза политике тогдашнего болгарского правительства. «Подельниками» была группа священнослужителей, участвовавших в осмотре могил в Виннице. Они были наказаны штрафами, поражением в правах, получили различные сроки.

Катынское дело играло особую роль в софийском процессе. В состав приговора был включен документ «Мотивы», в котором, в частности, была дана оценка политики Польши накануне и в начале Второй мировой войны. Она была насыщена сталинистскими стереотипами пропаганды того времени - рассуждениями об отсталости шляхетской Польши, о «предпочтении германского господства» и отказе от помощи «великого соседа, подавшего руку...». Утверждалось, что массовый расстрел польских военнопленных осуществили немцы, а международная комиссия медицинских экспертов якобы сознательно их обеляла и т.п.

Признав Катынское дело «немецкой инсценировкой», развернув критику как немцев, так и международной комиссии, Марков добился оправдания. Правда, в его «собственноручных показаниях» было подчеркнуто, что медицинская датировка захоронения невозможна, а анализ документов - не дело медиков. Выводы в духе «советской официальной версии» о времени захоронения, как и о тождественности захоронений в Катынском лесу и в Виннице сделал председатель суда Лозанов.

Будучи доставлен в Нюрнберг, Марков принес не много пользы для подтверждения выводов комиссии Бурденко. Он не взял на себя, как и раньше, датировку документов, даже извлеченных из одежды обработанного им единственного трупа, подтвердил, что на нем была зимняя одежда . Марков привел заключение члена международной комиссии итальянца В. Пальмиери, затрагивающее проблему датировки.

Поскольку становилось очевидно, что нейтрализовать действия немецкой защиты не удается, Л. Смирнов готов был привлечь новых свидетелей, добавить подготовленные аффидевиты. Однако председатель трибунала Д. Лоренс не дал делу такого хода. Было вынесено решение не включать Катынь в окончательный вариант приговора за недостаточностью доказательств.

Свою немалую роль в этом сыграла позиция поляков. Уже в ходе освобождения Польши органы безопасности - польские под патронатом советских - осуществляли широкую «зачистку» возможных и реальных противников нового режима. К их числу были отнесены и свидетели катынского преступления, в том числе участники эксгумации 1943 г. Их арестовывали, допрашивали, изолировали или ликвидировали. Проверка госпиталей Польского Красного Креста (ПКК) сопровождалась арестами врачей. Их включали в «черные списки», они долго не могли найти работу. Как свидетельствует член Технической комиссии ПКК доктор Х. Бартошевский, после освобождения за ним пришел советский военный и препроводил на допрос. «Их только одно интересовало, - пишет через полвека после событий того времени доктор, - мое мнение, кто убил польских офицеров в Катыни. Я ответил согласно с правдой, что ПКК занимался идентификацией останков и извещением семей, а не решал, кто убивал. Я просидел два месяца под арестом в Величке. Меня спасли коллеги из больницы. Их тоже допрашивали и интересовались, что я говорил на тему Катыни. Они засвидетельствовали, что я не говорил, что это сделали русские. Я никогда не говорил и того, что это сделали немцы» .

В Польше было весьма широко известно о катынском преступлении. По мере эксгумации и идентификации останков жертв Техническая комиссия ПКК с курьером еженедельно направляла в Варшаву списки опознанных и фотопленки. Они публиковались в газетах. Были сохранены многие вещественные доказательства, копии собранных немцами материалов (архивы С. Соболевского и Я. Робеля). Было ясно, но открыто не утверждалось, чтобы не подыгрывать немцам, что Катынь - дело рук НКВД.

Террор органов безопасности вынудил глубоко запрятать документы и материалы, отчеты и фотографии. Доктор Х. Бартошевский никому и никогда не показывал то, что сумел сохранить, - даже своей семье.

Планируемая комиссией Вышинского «подготовка польских свидетелей и их показаний» встретила на своем пути значительные затруднения. Прокурору специального уголовного суда в Кракове Р. Мартини было поручено соответствующее задание. В ответ на его запрос в декабре 1945 г. он получил письменную экспертизу немецкого заключения, подписанную судебно-медицинскими экспертами профессорами Я.С. Ольбрахтом и С. Сегалевичем. Тщательно рассмотрев текст, они указали на его пробелы, ошибки и неточности, некоторые выводы назвали недостаточно доказанными. С одной стороны, они посчитали излишней немецкую обстоятельность (химический анализ под микроскопом, фотографирование в инфракрасных лучах и т.п.), а с другой - слишком кратким срок в 67 дней. Выводы членов международной комиссии были оценены как неполные и расходящиеся друг с другом. И уж совсем невыигрышным для использования в целях подкрепления выводов комиссии Бурденко было утверждение, что датировка убийства невозможна ни на основании данных судебно-медицинской экспертизы, ни при помощи анализа документов, которые легко подделать . Дальнейшие действия Р. Мартини невозможно предугадать, как и установить результаты его расследования. Однако точно известно, что через пять дней после заседания комиссии Вышинского и поручения готовить польских свидетелей и показания для Нюрнберга Р. Мартини был убит в своей квартире. Показания с членов Технической комиссии ПКК стал снимать генеральный прокурор Е. Савицкий. Эта его работа не привела к решению поставленной задачи. Инициатива польского вмешательства в рассмотрение Катынского дела появилась с другой стороны. По решению польского правительства в изгнании от 21 декабря 1944 г. был создан комитет из министров иностранных дел, национальной обороны, информации и документации. Его эксперты - выдающийся юрист В. Сукенницкий и активный участник поиска поляков в СССР М. Хейтцман подготовили в начале 1946 г. содержащий обширнейшую информацию по Катынскому делу (более 450 страниц) материал. На этой основе в апреле 1946 г. в Лондоне был издан краткий «Отчет о кровавом убийстве польских офицеров в Катынском лесу: факты и документы», а затем был опубликован и полный текст. В материале доказывалась вина СССР. Английский обвинитель Х. Шоукросс вручил его всем обвинителям, включая советского . Адвокат Деница Кранцбюлер настаивал на его проверке и приобщении к делу как документа польской делегации. Р.А. Руденко, хотя дело уже было закрыто, несмотря на его настояние включить катынское преступление в число злодеяний гитлеровцев, на этот раз должен был застраховаться от развития дела в другую сторону. Он просил согласия «сделать только одно замечание». Вот оно: «...Замечание защитника о том, что этот документ получен от польской делегации, по меньшей мере, у меня вызывает удивление. Меня интересует, от какой польской делегации, собственно, получен этот документ, ибо польская делегация, представленная здесь, не могла представить подобного рода фашистской пропагандистской листовки?» Развития этот эпизод не получил. Сталину пришлось смириться с неудачей в признании Международным трибуналом «советской официальной версии» катынского злодеяния.

Но для большинства членов советской делегации в Нюрнберге Катынское дело стало, по свидетельству Т.Р. Ступниковой, поистине тяжелым испытанием: «Каждый воспринял это печальное событие по-своему, исходя из собственного жизненного опыта, но тяжело было, бесспорно, всем советским. И судьям, внезапно утратившим свою самоуверенную окаменелость, и обвинителям, которым суждено было на примере Катыни еще раз убедиться, что Нюрнбергский трибунал - это не суд Союза Советских Социалистических Республик. Наконец, тяжело было рядовым членам делегации, переживавшим все, что происходило в зале суда, и делавшим свои выводы... Многие из этих статистов молча думали о своем, скрывая эти мысли, так как официальное право на существование имела лишь одна кремлевская версия» .

1 июля 1946 г. именно Ступникова вела синхронный перевод допроса немецкого свидетеля, командира стоявшего осенью 1941 г. в районе Катынского леса 537-го полка связи Ф. Аренса. Слабость советского обвинения была ей очевидна. Хотя защита не имела права ставить вопрос о том, кто виноват, страшный вывод напрашивался сам собой: «это чудовищное преступление XX века останется на совести сталинского руководства (если у него есть совесть!), и тень его падет на нашу Родину». Не сговариваясь, советские граждане, присутствовавшие в тот день в зале суда, назвали 1 июля 1946 г. «черным днем Нюрнбергского процесса». В своих воспоминаниях Ступникова пишет: «Для меня это был действительно черный день, хотя я была всего лишь переводчиком в зале суда. Слушать и переводить показания свидетелей мне было несказанно тяжело, и не из-за сложности перевода, а на сей раз из-за непреодолимого чувства стыда за мое единственное многострадальное Отечество, которое не без основания можно было подозревать в совершении тягчайшего преступления.

В этом, к моему великому ужасу, и заключалась Правда, ничего кроме Правды!»

Разгром фашизма, суд над главными военными преступниками подвели основные итоги Второй мировой войны. Утверждался новый международный правопорядок. Катынское дело с официально принятой Международным военным трибуналом (МВТ) квалификацией «геноцид» на несколько десятилетий осталось «белым пятном». Его дальнейшее рассмотрение вписывалось в условия начала и окончания «холодной войны».

В 1953 г. издательство «Большая Советская энциклопедия», фабрика официальной информации, выпустило в свет 20-й том второго издания одноименной энциклопедии, дополненного и актуализированного. На букву «К» в нем был опубликован новый текст статьи «Катынский расстрел». Апробированный на высшем идейно-политическом уровне, он содержал полный набор обязывающих долгие десятилетия формулировок.

Краткая канва основных событий и их хронология приводились и интерпретировались в духе сталинистской катынской мифологемы 1943-1944 гг.: поляки были взяты в плен в ходе «освободительного похода» 1939 г. в Западную Украину и Западную Белоруссию; они были захвачены гитлеровцами в августе 1941 г. и осенью расстреляны в Катынском лесу штабом 537 строительного батальона и т.д. Эта заведомая дезинформация, поставленная под сомнение во время Нюрнбергского процесса, в очередной раз «подкреплялась» ссылкой на материалы комиссии Бурденко. Для пущей убедительности ей на ноте высокого пафоса приписывалось «раскрытие перед всем миром подлинной картины злодейского умерщвления гитлеровцами польских офицеров». Эта тональность бескомпромиссного разоблачения геноцида польского народа была призвана усилить по контрасту восприятие действий сталинского руководства как подлинно гуманных и дружественных, отвечающих высшим ценностям мирового сообщества. Для усиления этого эффекта утверждалось, что Специальная комиссия Бурденко начала свою деятельность «тотчас же после изгнания гитлеровцев из Смоленска (25 сентября 1943)...». Это мифотворчество не было совместимо с реальностью, но на этот раз оно было призвано закамуфлировать подготовительные работы для увеличения неопровержимости «правоты» советской позиции апреля 1943. Этой же цели служила ссылка на высокий международный авторитет: «В 1945-1946 Международный военный трибунал в Нюрнберге признал Геринга и других главных военных преступников виновными в проведении политики истребления польского народа и, в частности, в расстреле польских военнопленных в Катынском лесу». Этой очередной официальной ложью подкреплялись фальсифицированные сведения о том, что якобы «по подсчету судебно-медицинских экспертов общее количество трупов достигало 11 тысяч». На деле эти эксперты участвовали во вскрытии всего 925 трупов и никак не могли вести счет на тысячи. Подобная псевдоинформация служила ведомственным целям НКВД/КГБ, заметая другие следы преступления.

Такого суда история еще не знала. Лидеры страны, потерпевшей поражение в войне, не были убиты, к ним не отнеслись, как к почетным пленникам, им не предоставило убежище какое-либо нейтральное государство. Руководство нацистской Германии почти в полном составе было задержано, арестовано и посажено на скамью подсудимых. Так же поступили и с японскими военными преступниками, проведя Токийский суд народов, но это произошло несколько позже. Нюрнбергский процесс дал уголовную и идеологическую оценку действиям государственных деятелей, с которыми по 1939 год включительно мировые лидеры вели переговоры, заключали пакты и торговые соглашения. Тогда их принимали, им наносили визиты, в общем, относились уважительно. Теперь они сидели на скамье подсудимых, молчали или отвечали на задаваемые вопросы. Затем их, привыкших к почету и роскоши, разводили по камерам.

Возмездие

Сержант Армии США Дж. Вуд был опытным палачом-профессионалом с большим довоенным стажем. В родном городе Сан-Антонио (штат Техас) он лично казнил почти три с половиной сотни отъявленных негодяев, среди которых большую часть составляли серийные убийцы. Но с таким «материалом» ему приходилось работать впервые.

Бессменный руководитель нацистской молодежной организации "Гитлерюгенд" Штрейхер упирался, к виселице его пришлось тащить силой. Потом Джон его душил вручную. Кейтель, Йодль и Риббентроп долго мучились с уже зажатыми петлей дыхательными путями, несколько минут они никак не могли умереть.

В последний миг, поняв, что палача не разжалобить, многие приговоренные все же нашли в себе силы принять смерть как должное. Фон Риббентроп сказал слова, не утратившие злободневности и сегодня, пожелав Германии единства, а Востоку и Западу - взаимопонимания. Кейтель, подписавший капитуляцию и, в общем-то, не участвовавший в планировании агрессивных походов (кроме так и не осуществленного нападения на Индию), отдал должное павшим немецким солдатам, помянув их. Йодль поприветствовал напоследок родную страну. Ну и так далее.

Первым на эшафот взошел Риббентроп. Затем настала очередь Кальтенбруннера, вспомнившего вдруг о Боге. В последней молитве ему не отказали.

Казнь продолжалась долго, и, чтобы ускорить процесс, в спортзал, где она проходила, стали вводить осужденных, не дожидаясь окончания агонии предыдущей жертвы. Повесили десятерых, еще двое (Геринг и Лей) смогли избежать позорной экзекуции, наложив на себя руки.

После нескольких освидетельствований трупы сожгли, а пепел развеяли.

Подготовка процесса

Нюрнбергский процесс начался глубокой осенью 1945 года, 20 ноября. Ему предшествовало следствие, длившееся шесть месяцев. Всего было израсходовано 27 километров магнитофонной пленки, сделано тридцать тысяч фотоотпечатков, просмотрено огромное количество кинохроник (в основном, трофейных). По этим, невиданным в 1945 году, цифрам можно судить о титаническом труде следователей, готовивших Нюрнбергский процесс. Стенограммы и прочие документы заняли около двухсот тонн писчей бумаги (полсотни миллионов листов).

Для принятия решения суду потребовалось провести более четырех сотен заседаний.

Обвинение было предъявлено 24 должностным лицам, занимавшим различные посты в гитлеровской Германии. Оно основывалось на принципах Устава, принятого для новой судебной инстанции, названной Международным военным трибуналом. Впервые вводилось юридическое понятие преступления против человечества. Список лиц, подлежащих преследованию по статьям данного документа, был опубликован 29 августа 1945 года, уже после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.

Преступные планы и замыслы

Агрессия против Австрии, Чехословакии, Польши, СССР и, как сказано в документе, «всего мира», была поставлена в вину руководству Германии. Также преступными действиями было названо заключение договоров о сотрудничестве с фашистской Италией и милитаристской Японией. Одним из пунктов обвинения было и нападение на США. Помимо конкретных действий, бывшему немецкому правительству инкриминировались агрессивные замыслы.

Но не это было главным. Какие бы коварные планы ни строила гитлеровская верхушка, судили ее не за размышления о захвате Индии, Африки, Украины и России, а за то, что нацисты сделали в своей собственной стране и за ее пределами.

Преступления против народов

Сотни тысяч страниц, которые занимают материалы Нюрнбергского процесса, неопровержимо доказывают бесчеловечное отношение к мирным жителям оккупированных территорий, военнопленным и экипажам судов, военных и торговых, которые топили корабли ВМС Германии. Также имели место масштабные этнические чистки, проводимые по национальному признаку. Гражданское население вывозилось в рейх с целью использования в качестве трудовых ресурсов. Были построены и работали на полную мощность фабрики смерти, в которых процесс уничтожения людей принял промышленный характер, для чего применялись изобретенные нацистами уникальные технологические приемы.

Информация о ходе расследования и некоторые материалы Нюрнбергского процесса были опубликованы, хотя и не все.

Человечество содрогнулось.

Из неопубликованного

Уже на этапе формирования Международного военного трибунала возникли некоторые деликатные ситуации. Советская делегация привезла с собой в Лондон, где проходили предварительные консультации по организации будущего суда, список вопросов, рассмотрение которых для руководства СССР было названо нежелательным. Западные союзники выразили согласие не обсуждать темы, касающиеся обстоятельств заключения договора о взаимном ненападении между СССР и Германией 1939 года, а в особенности секретного протокола, прилагаемого к нему.

Были и другие тайны Нюрнбергского процесса, не получившие огласки по причинам отнюдь не идеального поведения руководства стран-победительниц в предвоенной обстановке и в ходе боевых действий на фронтах. Именно они могли пошатнуть равновесие, сложившееся в мире и Европе благодаря решениям Тегеранской и Потсдамской конференций. Границы как государств, так и сфер влияния, оговоренные «Большой тройкой», были к 1945 году установлены, и, по замыслу их авторов, пересмотру не подлежали.

Что есть фашизм?

Практически все документы Нюрнбергского процесса сегодня стали общедоступными. Именно этот факт в определенном смысле охладил интерес к ним. К ним апеллируют во время идеологических дискуссий. Примером может служить отношение к Степану Бандере, которого часто называют гитлеровским прихвостнем. Так ли это?

Германский нацизм, называемый также фашизмом и признанный международным судом преступной идеологической базой, является по своей сути гипертрофированной формой национализма. Предоставление какой-либо этнической группе преимуществ вполне может привести к мысли о том, что представителей других народов, проживающих на территории национального государства, можно либо принудить отказаться от собственной культуры, языка или религиозных убеждений, либо заставить эмигрировать. В случае неподчинения возможен вариант принудительного выдворения или даже физического уничтожения. Примеров в истории хоть отбавляй.

О Бандере

В связи с последними событиями в Украине особого внимания заслуживает столь одиозная личность, как Бандера. Нюрнбергский процесс напрямую не рассматривал деятельность УПА. Упоминания об этой организации в материалах суда были, но они касались отношений оккупационных германских войск и представителей украинских националистов, и не всегда таковые складывались хорошо. Так, согласно документу № 192-PS, представляющему собой доклад райхскомиссара Украины Альфреду Рознебергу (написанный в Ровно 16 марта 1943 года), автор документа сетует на враждебность организаций Мельника и Бандеры по отношению к немецким властям (стр. 25). Там же, на последующих страницах, упоминается о «политическом нахальстве», выраженном в требованиях предоставить Украине государственную самостоятельность.

Именно эту цель и ставил перед ОУН Степан Бандера. Нюрнбергский процесс не рассматривал преступления, совершенные УПА на Волыни по отношению к польскому населению, и другие многочисленные зверства украинских националистов, возможно, потому, что эта тема входила в число «нежелательных» для советского руководства. В то время, когда проходил Международный военный трибунал, очаги сопротивления во Львовской, Ивано-Франковской и других западных областях еще не были подавлены силами МГБ. Да и не украинскими националистами занимался Нюрнбергский процесс. Бандера Степан Андреевич попытался воспользоваться немецким вторжением для реализации собственной идеи национальной самостоятельности. Ему это не удалось. Вскоре он оказался в концлагере Заксенхаузен, впрочем, в качестве привилегированного заключенного. До поры до времени…

Документальный фильм

Кинематографическая документальная хроника Нюрнбергского процесса в 1946 году стала не просто доступной. Немцев заставляли ее смотреть, а в случае отказа лишали продовольственного пайка. Этот порядок действовал во всех четырех оккупационных зонах. Людям, двенадцать лет потреблявшим нацистскую пропаганду, было тяжело смотреть на унижение, которому подвергались те, кому они совсем недавно верили. Но это было необходимо, иначе избавиться от прошлого вряд ли удалось бы так быстро.

Фильм «Суд народов» показывался на широком экране и в СССР, и в других странах, но он вызывал у граждан стран-победительниц совсем другие чувства. Гордость за свой народ, внесший решающий вклад в победу над олицетворением абсолютного зла, переполняла сердца русских и украинцев, казахов и таджиков, грузин и армян, евреев и азербайджанцев, в общем, всех советских людей, независимо от национальности. Американцы, французы, британцы тоже ликовали, это была и их победа. «Нюрнбергский процесс воздал по заслугам разжигателям войны», - так думали все, кто смотрел этот документальный фильм.

«Маленькие» Нюрнберги

Нюрнбергский процесс завершился, одних военных преступников повесили, других посадили в тюрьму Шпандау, третьим удалось избежать справедливого возмездия, приняв яд или соорудив самодельную петлю. Кто-то даже сбежал и прожил остаток жизни в страхе разоблачения. Иных и через десятилетия находили, и непонятно было, то ли кара их ждет, то ли избавление.

В 1946-1948 годах в том же Нюрнберге (там уже было подготовленное помещение, в выборе места играл роль и определенный символизм) проходили суды над нацистскими преступниками «второго эшелона». Об одном из них рассказывает очень неплохой американский фильм «Нюрнбергский процесс» 1961 года выпуска. Картина снята на черно-белой пленке, хотя в начале 60-х Голливуд мог себе позволить самый яркий «Техниколор». В ролях задействованы звезды первой величины (Марлен Дитрих, Берт Ланкастер, Джуди Гарлэнд, Спенсер Трэйси и многие другие замечательные артисты). Сюжет вполне реальный, судят нацистских судей, выносивших страшные приговоры по абсурдным статьям, наполнившим кодексы Третьего рейха. Главная тема - раскаяние, к которому могут прийти не все.

Это тоже был Нюрнбергский процесс. Суд растянулся во времени, он втягивал всех: и тех, кто исполнял приговоры, и тех, кто только пописывал бумаги, и тех, кто просто хотел выжить и отсиживался в стороне, надеясь уцелеть. А в это время казнили юношей «за неуважение к великой Германии», принудительно стерилизовали мужчин, кому-то показавшихся неполноценными, бросали в тюрьму девушек по обвинению в связи с «недочеловеками».

Спустя десятилетия

С каждым десятилетием события Второй Мировой войны представляются все более и более академично-историчными, утрачивая в глазах новых поколений жизненность. Пройдет еще совсем немного времени, и они начнут казаться чем-то вроде суворовских походов или Крымской кампании. Живых свидетелей становится все меньше, и процесс этот, к сожалению, необратим. Совсем иначе, чем современниками, воспринимается сегодня и Нюрнбергский процесс. Сборник материалов, доступный читателям, выявляет многие юридические прорехи, недоработки следствия, противоречия в показаниях свидетелей и обвиняемых. Международная обстановка середины сороковых годов отнюдь не способствовала объективности судей, а ограничения, изначально установленные для Международного трибунала, диктовали иногда политическую целесообразность в ущерб справедливости. Фельдмаршал Кейтель, не имевший отношения к плану «Барбаросса», был казнен, а его «коллега» Паулюс, принимавший активнейшее участие в разработке агрессивных доктрин Третьего рейха, давал показания в качестве свидетеля. При этом в плен сдались оба. Интерес вызывает и поведение Германа Геринга, доходчиво объяснявшего обвинителям, что действия стран-союзниц порой тоже были преступными как на войне, так и во внутригосударственной жизни. Никто его, однако, не слушал.

Человечество в 1945-м было возмущено, оно жаждало мести. Времени было мало, а событий, подлежащих оценке, очень много. Война стала бесценным кладезем сюжетов, человеческих трагедий и судеб для тысяч романистов и кинорежиссеров. Оценить Нюрнберг историкам будущего еще предстоит.

Суд народов явился ответом на небывалые ранее в мировой истории злодеяния фашистов, стал важной вехой в развитии международного права.

Трудные задачи и очень высокая ответственность легли в те дни на плечи переводчиков. Ведь именно от умения квалифицированно, быстро и абсолютно адекватно перевести услышанное во многом зависел успех обвинения. Синхронный перевод сразу на несколько иностранных языков начал применяться лишь в сороковых годах и на Нюрнбергском процессе прошел серьезную обкатку. Затем он был применен на Токийском процессе, а потом уже и в Организации Объединенных Наций.

Группу советских переводчиков в Нюрнберге с февраля 1946 года возглавлял Евгений Гофман. Он оставил свои рукописные воспоминания, которые автору этих строк не так давно передал его сын. Наибольший интерес в них, конечно же, представляют истории, касающиеся непосредственной работы переводчиков. Вот как, по его описаниям, все тогда начиналось.

На другой день после приезда американцы, возглавлявшие группу переводчиков, устроили проверку новичкам. Из зала в микрофон читался немецкий текст, который нужно было переводить на остальные рабочие языки - русский, французский и английский. Проверка прошла благополучно.

Каждая делегация обеспечивала перевод на свой родной язык. Перевод на немецкий язык делали американские переводчики. В каждой из четырех открытых сверху кабин одновременно сидели переводчики с английского, немецкого и французского. На столе кабины, перед стеклом, за которым сразу же начинались скамьи подсудимых и до них, не будь стекла, можно было дотянуться рукой, стоял переносной микрофон. Им завладевал один из переводчиков, в зависимости от того, выступал ли оратор на английском, немецком или французском языке. Случалось, что за 6 часов работы французскому переводчику ни разу не пришлось произнести ни слова. Зато, когда выступали подсудимые и их защитники, немецким переводчикам приходилось жарко. Часто они работали без отдыха всю смену - 1,5 часа, а когда кто-то выбывал по болезни, то и две, и даже три смены.

Среди иностранных переводчиков преобладали американцы. В основном это были люди солидного возраста и с большим переводческим стажем. Значительная часть из них были русские эмигранты, прожившие много лет в Англии или США. При знакомстве они нередко представлялись: "князь Серебрянников", "князь Васильчиков", "граф Толстой...".

В иностранных делегациях между синхронными и письменными переводчиками было проведено строгое размежевание. Синхронные переводчики не занимались письменными переводами и наоборот. У нас же таких разграничений не было. Жили дружно. По вечерам после работы и в перерывах между сменами сверяли свои стенограммы с оригиналами, правили их и считывали после перепечатки на машинке, переводили документы и речи, выступали в роли устных переводчиков при переговорах с представителями других делегаций.

Процесс не всегда шел ровно. Были случаи, когда во время заседаний вдруг все стопорилось. Переводчики - в основном американцы, наши себе такого не позволяли - вскакивали, срывали с себя наушники, отказывались переводить. Заседание трибунала прекращалось. Происходило это тогда, когда оратор, несмотря на сигналы, что называется, мчался, закусив удила... Ему делалось внушение, он просил извинения, и трибунал опять продолжал работу.

Но были моменты и покруче. Однажды трибунал вообще несколько дней не заседал - стенографистки объявили забастовку, требуя повышения заработной платы. И их требования были частично удовлетворены.

Не все ладилось и в работе советской делегации, хотя, по традиции тех лет, об этом никогда и нигде не говорили. Советские представители ходили, как правило, в военной форме, тогда как союзники предпочли штатское. Видимо, считалось, что форма дисциплинирует содержание. Но люди - с Запада или с Востока - порой одинаково далеки от совершенства. Даже в Нюрнберг, несмотря на строгий отбор, в состав советской миссии попали разные офицеры. В связи с чем возникали непредвиденные сложности, конфликты, иногда доходило даже до ЧП.

Классическая ситуация соперничества однажды обернулась неприятными инцидентами. Следствием во время процесса занималась прокурорская группа во главе с Г.Н. Александровым. Она находилась в подчинении Главного обвинителя от СССР Р.А. Руденко. Оперативные вопросы решала специальная бригада главного управления контрразведки СМЕРШ. Руководил ею М.Г. Лихачев.

Между ними были трения. Некоторые работники группы питали подозрения друг к другу, обменивались упреками, а иногда дело заходило еще дальше. Еще до начала процесса Лихачев донес в Москву, что Г.Н. Александров якобы "слабо парирует антисоветские выпады обвиняемых". Александрову пришлось письменно оправдываться перед прокурором СССР Горшениным. Но и этим история не закончилась. Помощник главного обвинителя Л.Р. Шейнин, который впоследствии сам оказался в застенках МГБ, в своих показаниях утверждал, что одной из причин его ареста стал именно конфликт с Лихачевым.

По свидетельству Шейнина, Лихачев с первых дней в Нюрнберге показал себя заносчивым человеком, чем вызвал крайне негативное отношение к себе. "И вот дошло до того, - писал Шейнин, - что Лихачев вовлек в сожительство молоденькую переводчицу, проживавшую в одном с нами доме, и она забеременела. Лихачев принудил ее сделать аборт, и найдя немца-врача, заставил его провести операцию, прошедшую неудачно".

8 декабря 1945 года был смертельно ранен один из водителей советской делегации возле "Гранд-отеля". Поползли слухи о попытке покушения на Руденко, однако более вероятной целью был Лихачев. Его переводчица О. Г. Свиридова позднее вспоминала этот случай. Многие вечера проводились в ресторане "Гранд-отеля". Однажды Лихачев вместе с компанией поехал туда на очень заметном лимузине - черно-белом "Хорьхе" с салоном из красной кожи. Говорили, что он из личного гаража Гитлера. У Лихачева была привычка садиться впереди, справа от шофера. Не доезжая до "Гранд-отеля, компания вышла из машины, решили остаток пути пройти пешком.

Буквально минутой позже кто-то в форме рядового американской армии рывком распахнул переднюю правую дверь подъехавшей к "Гранд-отелю" машины и в упор выстрелил в шофера Бубена. Свиридова была склонна считать, что жертвой нападавшего должен был стать Лихачев, поскольку тот наверняка думал, что Лихачев, как всегда, сидит на своем обычном месте. Смертельно раненный Бубен успел лишь сказать: "В меня стрелял американец".

По словам Шейнина, обо всем, что происходило в Нюрнберге, в особенности о скандале вокруг Лихачева, Руденко сообщил приехавшему в Нюрнберг прокурору СССР Горшенину, а тот передал информацию в ЦК партии и начальнику СМЕРША Абакумову. Лихачева отозвали из Нюрнберга и посадили на десять суток под арест. А по прошествии времени он стал заместителем начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Шейнин считал, что, занимаясь делом Еврейского антифашистского комитета, Лихачев выместил зло на нем, Шейнине, выбив компрометирующие показания для его ареста.

Правда, и сам Лихачев вскоре превратился из охотника в дичь. В те смутные дни жесткой подковерной борьбы он тоже был осужден и расстрелян. К сожалению, эта история - далеко не единственное происшествие, которое сопровождало многомесячный марафон Нюрнбергского процесса.

Полный текст версии читайте в журнале "Орден" в декабре с.г.

В. Дымарский ― Добрый вечер. В прямом эфире программа «Цена Победы» и мы, ее ведущие, Владимир Рыжков…

В. Рыжков ― … Виталий Дымарский.

В. Дымарский ― И я сразу представлю сегодняшнего нашего гостя – Александр Лукичев, ведущий научный сотрудник Института управления образованием, историк, кандидат исторических наук.

Тема нашего сегодняшнего разговора – «Тайны Нюрнбергского процесса».

Но вот мы все втроем перед началом эфира все-таки поговорили и договорились что перед тем, как мы приступим к изложению нашей темы, надо хотя бы несколько слов обязательно сказать о сегодняшних событиях, поскольку все находятся под впечатлением. Я, конечно, понимаю, что здесь очень трудно сравнивать эмоции каждого человека, но у меня, честно вам скажу, еще особые, поскольку я во Франции все-таки прожил почти 8 лет и застал еще первую волну террора, которая была в 90-е годы. Но по сравнению с тем, что происходит сейчас, тогда это просто был такой… хотя погибали люди, но не в таком количестве и не так дико, я бы сказал, какое-то дикарство уже пошло.

Поэтому, безусловно, мои соболезнования. Я думаю, что каждый из коллег сегодня что-то скажет. И поскольку у нас программа Нюрнбергский процесс и программа «Цена Победы», хотелось бы, чтобы как можно быстрее был бы Нюрнбергский процесс над этими людьми, и как можно быстрее мы бы праздновали победу полную и окончательную.

В. Рыжков ― Да, я со своей стороны тоже выражаю слова соболезнования и солидарности французскому народу и парижанам. И у меня очень много друзей во Франции. Я понимаю, как им сейчас тяжело и как им сейчас больно, и полностью присоединяюсь к словам Виталия Дымарского, что люди, которые совершают такие чудовищные преступления, должны ответить за это так же, как и организации, которые организуют столь чудовищные террористические акты.

А. Лукичев ― Добрый вечер. Мы сегодня будем говорить о Нюрнбергском трибунале. Ведь Франция – это страна, которая потеряла огромное количество людей во время Второй мировой войны. Если говорить о потерях, то это четвертая страна, которая стояла против Германии. Но страна, которая за короткое время сумела подняться, вообще история Второй мировой войны для Франции, наверное, самая трагическая в 20-м столетии. И то, что она нашла в себе силы, и то, что она так активно внесла огромный вклад в Нюрнбергский трибунал, она была одной из стран, которая принимала участие в суде народов над фашизмом, говорит о том, что сегодня тоже я верю, что французы найдут в себе силы, найдут виновников, накажут и выйдут из этой ситуации достойно.

В. Дымарский ― Будем надеяться. Мы с вами на связи, уважаемые слушатели - +7-985-970-45-45 для ваших смс, аккаунт @vyzvon на Твиттере.

И, вы знаете, мы хотели бы вам предложить один вопрос. Вы нам отвечаете как раз по тем номерам, которые я только что вам назвал, могу еще раз повторить: смс - +7-985-970-45-45, аккаунт @vyzvon на Твиттере. Если вы правильно ответите на наш вопрос, то первые три победителя, кто раньше других правильно ответит – ответы будут, я не сомневаюсь, много правильных – получат журнал «Дилетант» как обычно и замечательную книжку, очень красивую «Москва военная день за днем». Это такой альбом, вообще такого рода хронология, она всегда очень интересная, и она дает такую объемную, что ли, картину того, как все это происходило. Так что, вот три альбома такого рода плюс три журнала «Дилетант» - это первым трем победителям, а еще 7 человек – поощрительные призы в виде журнала «Дилетант» без альбома. У нас альбомов ограниченное количество.

А вопрос наш такой, связан тоже с сегодняшней темой. Это по поводу Нюрнбергского процесса: сколько человек обвиняемых на Нюрнбергском процессе были оправданы? Имеется в виду главный Нюрнбергский процесс над военными преступниками.

В. Рыжков ― Просто нужно назвать цифру, сколько человек.

В. Дымарский ― Да. Ну, а уж там фамилии – тот, кто знает, тому, может быть, дополнительно – ну, смотрите, если ошибетесь, то можете себе испортить всю картину.

В. Рыжков ― Я хочу еще дополнительно напомнить, что у нас Александр Лукичев сегодня в студии, и Виталий Дымарский уже…

В. Дымарский ― Я прошу прощения, как правильно ставить ударение?

А. Лукичев ― Называют по-разному, но лучше ЛУкичев.

В. Рыжков ― Да, Александр Лукичев, которого я знаю уже по меньшей мере лет 20. Да, Саша?

А. Лукичев ― Да.

В. Рыжков ― Лет 20 по московской школе политических исследований, мы там познакомились. Я хочу добавить к тому, что он научный сотрудник института и историк, и кандидат исторических наук. Он кроме того еще с русского севера из замечательно города Вологда. Именно там, на этом прекрасном русском севере Александр Лукичев долгие годы возглавлял Вологодскую Городскую Думу.

А. Лукичев ― Был такой эпизод в моей жизни, да.

В. Рыжков ― Так что он, помимо всего прочего, известный вологодский политик региональный и общественный деятель. Я думаю, это очень важно. Для меня это очень вдохновляющий пример, что политик одновременно с этим занимается еще и серьезной историей, пишет замечательные книги.

А. Лукичев ― Спасибо за добрые слова.

В. Дымарский ― Давайте к Нюрнбергскому процессу. Вы знаете, признаюсь вам, мы вот даже еще о чем договорились. Хотя у нас уже были программы, в нашем цикле, но они были довольно давно. Может быть, что-то новое. Потом, знаете как – каждый гость, у каждого историка как бы свой подход.

В. Рыжков ― Конечно.

В. Дымарский ― Поэтому я думаю, что ничего, мы не сильно будем повторяться, тем более, что, еще раз повторю, что достаточно давно уже были те программы. И мы договорились, что если мы не успеем сегодня все охватить – ну, там нужно очень много программ для того, чтобы все охватить – но, тем не менее, может быть, мы еще одну программу тогда сделаем, если мы не успеем обо всем поговорить – имеется в виду, в рамках большого Нюрнбергского процесса.

Давайте начнем с самого начала и с самого, наверное, простого, может быть, вопроса. Александр, как вообще, у кого – я бы сказал так – возникла идея Нюрнбергского процесса, и как она реализовывалась?

А. Лукичев ― Виталий, надо сказать, что 20 ноября исполняется ровно 70 лет, как этот процесс начался, поэтому, я думаю, мы и встретились прежде всего из-за того, что такая дата абсолютно наступит совсем скоро. Тема нюрнбергского процесса, она сегодня достаточно хорошо известна, изучена даже. Фактически можно сказать, что белых пятен там особо и нет. Есть некоторые детали, но если мы помним, что дьявол кроется как раз в деталях. И поэтому сегодняшняя передача, а возможно, если будет еще следующая, как раз я бы хотел на некоторые детали, которые, я уверен, не очень известны широкой публике или людям даже, кто серьезно интересуется историей, на это обратить внимание.

А вообще, идея о наказании немецких фашистских преступников, она возникла фактически с первых дней войны, еще в первых заявлениях советского руководства.

В. Рыжков ― Нашей войны?

А. Лукичев ― Да.

В. Рыжков ― То есть, не польской войны.

А. Лукичев ― Конечно, нет. Но вообще, польская война, ведь и Англия, и Франция фактически до начала, наши будущие союзники, и союзники по Нюрнбергскому процессу, они ведь были для нас врагами, и самый главный враг – это Польша, затем Англия и Франция. И фактически мы переключились на немецко-фашистских захватчиков уже после 22 июня.

В. Дымарский ― Конечно.

А. Лукичев ― Первое заявление такое официально было сделано 14 октября 42-го года. Это заявление советского правительства, в котором еще раз подчёркивалось, что немецко-фашистские захватчики, руководство, да, и все, кто виновен, так скажем, в гибели мирных жителей, результаты войны и так далее, они будут наказаны, и мы предлагаем создать такой международный трибунал.

В. Дымарский ― Промежуточный один вопрос. До 22 июня 41 года, то есть, до начала Великой Отечественной войны, у французов и англичан такой мысли не было?

А. Лукичев ― Нет, такой идеи не было. Более того, Виталий, надо сказать, что они достаточно долго, как ни странно, сопротивлялись. По разным причинам – чуть позже, очевидно, мы коснемся этой темы – но они сопротивлялись. Надо сказать, что фактически вопрос окончательно был решен 3 июня 45 года, хотя до этого и на Тегеранской конференции, и на Потсдамской конференции вопрос об этом шел.

Но позиция Черчилля была примерно следующая: они (немцы) сволочи – ну, я так, совсем утрирую – и надо вообще расстрелять их без суда и следствия. Даже был подготовлен проект, был определен список – 100 человек, был определен механизм их расстрела. Что если из числа тех, кто захвачен в плен на уровне звания не менее генерала, определят, что это действительно тот человек, который входит в список, в течение часа приговор приводился в исполнение.

Надо сказать, что Сталина очень не устраивала эта ситуация, потому что он надеялся и проводил эту политику в жизнь, что процесс должен быть. И когда не Тегеранской конференции он в очередной раз, очень раздосадованный тем, что открытие второго фронта опять откладывается, предложил Черчиллю: а давайте мы расстреляем 50 тысяч немецких захватчиков, 50 тысяч конкретно без суда и следствия. На что Черчилль был возмущен: как это – 50 тысяч? Сталин в ответ сказал: но вы же это предлагаете? Но в это время американский президент пошутил, сказал, что, давайте не 50 тысяч, а 49 900 мы расстреляем.

В. Дымарский ― Хорошая шутка.

А. Лукичев ― Хорошая шутка. Но тем не менее, эта тема, она постоянно звучала.

В. Дымарский ― Это говорил Трумэн?

А. Лукичев ― Нет-нет, Рузвельт, это Тегеранская конференция.

В. Дымарский ― Я думал, что…

А. Лукичев ― А потом, когда после уже Потсдамской конференции, когда Рузвельт вернулся уже обратно, и был подготовлен так называемый Ялтинский меморандум, это делали специалисты права Соединенных Штатов Америки, они все-таки доказали Рузвельту, что лучше все-таки идти по пути открытого суда. И он согласился. Правда, он в то время еще говаривал: да, хорошо, я согласен на суд, но пусть это будет наименьшее количество корреспондентов, и он будет скоро, и больше политический, чем юридический.

И надо сказать, что они даже готовили письмо специальное Сталину, его готовили и Рузвельт, и Черчилль, где пытались отговорить его от этой идеи.

Но все-таки в конечном счете вот когда собирались в Сан-Франциско 3 июня 1945 года министры иностранных дел, где был и Молотов, и оговаривали вопросы, связанные все-таки с наказанием немецких преступников, вот тот проект, который американцы подготовили, он был поддержан и затем он был реализован уже в решениях непосредственно Лондонской конференции, которая открылась 26 июня и закончилась 8 августа 1945 года.

В этой конференции принимала уже участие и французская сторона. И там принципиально договорились: трибуналу быть. Была определена примерная дата. Хотя надо сказать, что эта дата потом чуть-чуть была сдвинута. И окончательно в момент непосредственно начала съезда тоже была опасность – я скажу чуть позже.

И тогда же было соглашение подписано, и был устав утвержден, что очень важно – устав Нюрнбергского трибунала. А вот начало, оно чуть не было отложено на 2 недели по причине того, что советская сторона, обвинение советской стороны считало, что оно еще недостаточно хорошо подготовилось к трибуналу. И у американцев были некоторые сомнения, потому что Лей покончил 25 октября непосредственно в тюрьме самоубийством.

А 18 октября после того, как в Берлине состоялось заседание, первое заседание трибунала, всем было роздано обвинительное заключение, он было опубликовано в этот день, и в Советском Союзе, и в Лондоне, и в Париже, и в Вашингтоне.

Крупп, который получил уже второй инсульт непосредственно будучи там накануне трибунала, тоже не мог принять участие. И была попытка как бы найти им замену.

А советская сторона объявила о том, что Руденко в Москве, он заболел, он не может приять участие. Это все 17, 18, 19 ноября, накануне.

Но все-таки судьи, которые были, они настояли на том, что надо проводить, и 19-го вечером Покровский, который замещал Руденко, объявил о том, что советская сторона согласна, суд начинается. И 20 ноября он открылся.

В. Дымарский ― Вопрос, тоже связанный с подготовкой, немножко чуть-чуть назад еще отойти. Все-таки вот сама схема этого трибунала: кто участвует, обвинители, нужны ли адвокаты – был же спор вокруг адвокатов, да?

В. Рыжков ― Там было две стороны: были судьи, которые собственно судили…

В. Дымарский ― И были обвинители.

В. Рыжков ― И были адвокаты.

А. Лукичев ― Вообще, Виталий, вы очень такую важную тему подняли, потому что столкнулись две системы права: англо-саксонская и континентальная, французская. Советский суд хоть и был такой своеобразный, он тоже относился на самом деле к французской континентальной модели.

И поэтому фактически получилась как бы серединка на половинку – с одной стороны, были взяты некоторые позиции с англо-саксонской модели, например, все-таки то, что Владимир говорил – судьи не имели права знать, вмешиваться вообще в дело следствия, обвинения, все готовило обвинение.

С другой стороны, если мы посмотрим обвинительное заключение, то в отличие от англо-саксонской системы, фабула обвинения гигантская – все расписано. А ведь в англо-саксонской системе просто коротко описывается состав преступления, и затем все суд исследует. Здесь мы настояли, мы и французы настояли на том, что надо все в обвинении написать, хотя сами потом, я вспоминаю просто катынское дело, мы и попали с этим обвинением непосредственно чуть позже, то есть, была проблема большая.

Ну, и второе, то, что, на мой взгляд, достаточно интересно было, мы настояли, чтобы было еще у нас и у подсудимых последнее слово. В англо-саксонской системе этого нет.

В. Рыжков ― Мы настояли – вы имеете в виду, Советский Союз?

А. Лукичев ― Да, Советский Союз, французы нас поддержали. Все-таки, была конструктивная работа.

В. Рыжков ― Компромисс.

А. Лукичев ― Да, друг другу шли навстречу. Что касается защитников. Это тоже тема была достаточно интересная. Вообще, тема, которая вот в отличие от многих других…

В. Рыжков ― Тоже парадокс, казалось бы, нацистские преступники, признанные всем миром – какие, к дьяволу, защитники?

А. Лукичев ― Да, но тема…

В. Дымарский ― Видишь, некоторые были оправданы. Мы сейчас не говорим, кто.

В. Рыжков ― Как появились защитники, кто отстоял?

А. Лукичев ― Защитники – собственно говоря, большой дискуссии не было. Была все-таки попытка, и надо сказать, что она удалась, провести такой трибунал как бы со всеми, извините, атрибутами нормального суда. Поэтому защитники должны быть, были некоторые ограничения, мы их коснемся чуть позже, но защитники были.

Более того, это были видные очень немецкие юристы. Их всего было на приговоре непосредственно 29 человек защитников. Надо сказать, что защитники были не только у подсудимых, но и у организаций. Ведь на этом суде еще была попытка, она частично удалась, наполовину, осудить организации. Там тоже были защитники. Было 29 защитников, было 64 помощника и 67 секретарей. Они получали достаточно приличную зарплату по тем временам.

В. Рыжков ― Они добровольно вызвались защищать, или они были, что называется, назначены?

А. Лукичев ― Фактически, чтобы в число защитников, адвокатов не попали люди, которые каким-то образом уже даже повинны в каких-то преступлениях, то есть, селекция определенная осуществлялась. Но с подсудимыми этот вопрос обязательно обсуждался.

И должен сказать, что вот 3 с половиной тысячи марок вначале им платили, потом 4 тысячи. То есть, это по тем временам была достаточно приличная сумма. Поэтому многие рассматривали этот вариант, как и заработать.

Я, к сожалению, вот когда я посмотрел непосредственно список адвокатов, мне удалось найти биографии 18-ти только вот из этих 29-ти, но вот по ним могу сказать, что из 29-ти 7 человек были членами нацистской партии и воевали на фронте. 5 человек не были членами нацистской партии, только 5 человек. Остальные были членами нацистской партии, но на фронте не воевали. Лишь один адвокат был в свое время исключен из партии, за то что он защищал, как было там сказано, евреев и коммунистов. Я думаю, что и по всем остальным примерно такой же был…

В. Дымарский ― Обвиняемым не давали права самим подобрать себе адвоката?

А. Лукичев ― С ними обсуждался вопрос. Нет, они могли дать предложение, но все-таки все решал вот этот совет судей, совет обвинителей.

В. Рыжков ― Вот мы сейчас разбираем рождение идеи и рождение устава трибунала, что было очень важно. Вопрос принципиальный вот какой. Когда обсуждался вопрос, Черчилль предлагал: давайте 100 человек расстреляем без суда и следствия. Сталин говорил: нет, давайте сделаем открытый процесс. Тем более, что у него был опыт открытых процессов 30-х годов.

А. Лукичев ― Эта тема присутствовала тоже, да.

В. Рыжков ― Против троцкистов, бухаринцев, правой оппозиции и так далее. Вот неужели лидеры такого класса, как Черчилль, Рузвельт не понимали, именно политико-правовую важность этого процесса? Неужели они не видели с самого начала то, что мы видим сегодня 70 лет спустя, что Нюрнбергский процесс – это не просто процесс над преступниками, а это определенного рода фундамент правового мышления современного. Что, вот что такое преступление против человечества, вот что такое военное преступление, вот что такое нацизм, его осуждение. Неужели они не видели масштабности этой задачи с точки зрения признания нацизма преступлением, как идеологии?

А. Лукичев ― Я думаю, что они все прекрасно понимали, но они также и понимали, что процесс может вскрыть некоторые неприглядные…

В. Рыжков ― Скелеты в шкафу?

А. Лукичев ― Да. Действия с их стороны, например, США, это перевооружение фактически немецкой армии.

В. Рыжков ― Боялись, что тень упадет на них самих?

А. Лукичев ― Да. Это с одной стороны. Но с другой стороны, была тема еще, вы знаете, немножко сделать банальными что ли эти преступления, снизить планку вот этого накала, скажем, отношения общественного. Вот это тоже была боязнь определенная.

В. Дымарский ― Там же еще есть одна проблема, как я понимаю. Все-таки, смотрите, понятно, что у нас существует на протяжении всей истории человечества право победителей, победители собрались и устроили трибунал. Он же никак не освещен, никаким международным правом, никакими документами.

В. Рыжков ― Но в какой-то степени он заложил основы нового международного права.

В. Дымарский ― Но с одной стороны.

В. Рыжков ― … по военным преступникам, которые прямо апеллируют к Нюрнбергу.

В. Дымарский ― Тем не менее, я думаю, что мы с Александром сегодня об этом поговорим. Сам факт того, что люди между собой, победители, договорились какие-то вопросы не трогать, это же, как тогда? Или суд, или не суд. Почему не хотите трогать? Значит, мы требовали, чтобы не разбирался – правильно я говорю? – пакт Молотова-Риббентропа?

А. Лукичев ― Да. Не сам пакт, а к нему секретные протоколы.

В. Дымарский ― Американцы не хотели тоже каких-то скелетов в шкафу, которые у них были. Это же немножко тоже как бы такое…

А. Лукичев ― Да, Виталий, у каждой страны кроме французов был сформулирован список тем, которые…

В. Дымарский ― … и Мюнхен…

А. Лукичев ― Да, а самое главное, что вообще вопрос звучал: а почему вы раньше Гитлера не остановили? У вас же были возможности. Почему в не остановили, почему допустили, что вся Европа в руинах, 55 миллионов погибших? Где же вы были? Вот они боялись. А учитывая, что негласно проводить нет смысла, значит, гласно – 240 только журналистов было.

В. Рыжков ― Они боялись постановки именно политических вопросов, неприятных для них самих.

А. Лукичев ― Конечно. 60 тысяч пропусков было выдано за все время. То есть, народу огромное количество, это освещалось. Конечно, время от времени интерес, так скажем, приутихал тогда, например, в первый раз он вспыхнул после того, как американцы показали первый фильм про концлагеря. Второй раз, когда Паулюс появился. Потом мы показали фильм.

Вообще таких вот моментов, связанных, опять же, с гигантским интересом к Нюрнбергскому трибуналу, можно насчитать несколько, хотя на самом деле он все время был. Может быть, он где-то затихал. Например, в США это было не так интересно, потому что там же сенсации любят, и пресса ориентирована на это. А в СССР все центральные газеты постоянно публиковали.

В. Рыжков ― В Британии, во Франции?

А. Лукичев ― В Британии то же самое. Ну, может, в меньшей степени в Британии, во Франции очень сильно эти позиции освещались, потому что по вполне понятным причинам опять же. Но еще, вот заканчивая как бы эту тему, надо сказать, что не Советский Союз это предложил. Здесь надо отгородить.

Это предложил Джексон, когда он увидел - Роберт Джексон, главный обвинитель от США, он предложил, и первый раз он это сделал еще 9 ноября, то есть, 20 ноября открылся трибунал, а 9 ноября он обратился официально: составьте списки тех вопросов, которые бы вы не хотели, чтобы затрагивались на процессе, предполагая, что защита воспользуется и будет обязательно эти вопросы поднимать. Над сказать, что англичане сразу подготовили, 1 декабря дали, а мы почему-то по каким-то причинам слишком долго….

В. Рыжков ― … согласование.

А. Лукичев ― Вышинский приехал в конце ноября, и список был подготовлен из 9-ти пунктов. Но он не дошел до Джексона, не дошел до обсуждения на этом контрольном совете судей. Ведь было фактически не по одному, а по два человека, то есть, 8 человек сидело в президиуме. Правда, голос только был один.

Какие-то предварительные варианты договоренностей голосовали, бывало, все 8 человек, но по принципиальным вопросам – допустим, по приговору, у каждой стороны был 1 голос.

И непосредственно уже после того, как 8 марта снова Джексон обращается, уже защита, подсудимые начали выступать, начала работать защита, и Руденко 11-го (Руденко – это наш главный обвинитель), он ему пишет, что вот то-то, то-то, и это было три пункта всего, но они были расшифрованы.

Первый пункт – общественно-политический строй СССР нельзя трогать. Второе – нельзя трогать внешнюю политику СССР. То есть, и конкретно было расшифровано, что нельзя трогать. Нельзя трогать визит Риббентропа в Москву, визит Молотова в Берлин…

В. Рыжков ― Секретные протоколы.

А. Лукичев ― Про протоколы пока не говорили. Там не фигурировали. Потому что на самом деле впервые мир услышал о секретных протоколах к договору только на Нюрнбергском процессе. 23 мая 46-го года они были впервые опубликованы в США. Была утечка информации, когда американцы захватили архивы, вот тогда они только получили эту информацию.

В. Рыжков ― Немецкие архивы.

А. Лукичев ― И третья была позиция – это прибалтийские государства. Вы знаете, что когда в обвинении советская сторона сформулировала нападение на СССР и захват республик многих, где были немцы, они в том числе были указаны и три прибалтийских республики, на что Джексон написал, что, да, он согласен, но мое согласие, - он написал, - не означает признания того, что эти прибалтийские республики находятся в составе СССР. То есть, эта тема тоже звучала.

В. Рыжков ― А какие были скелеты у англичан и у американцев? Что они включили в свой список?

А. Лукичев ― Это, конечно же, Мюнхен, непротивление, так скажем, захватническим планам и реализации планов Гитлера. У американцев была тема, что они после того, как часть японцев выдворили, тоже была тема. Ну, вот, наверное, эти главные.

В. Рыжков ― Бомбардировки мирных городов англичане включали – Дрезден и так далее?

А. Лукичев ― Нет, это, кстати говоря, постоянно вот эту тему озвучивал Геринг, когда только он мог, но нет, официально этого не было.

В. Дымарский ― … не трогали Хиросиму и Нагасаки.

А. Лукичев ― Да, на эту тему даже не говорили.

В. Рыжков ― Давайте до новостей один короткий вопрос.

А. Лукичев ― Кстати говоря, вот последнее, есть такая книжка, Рудольф Гесс, есть книжка интересная Густава Гилберта, по-моему, так, американского психолога. Он с самого начала процесса имел возможность заходить в каждую камеру, разговаривать. То есть, такой своего рода человек, который узнавал, как они себя чувствуют и все остальное. Он застал разговор, когда Гесс в очередной раз вышел из ситуации, что он все понимает и так далее, и он спрашивал: а что такое атомная бомба? То есть, какая-то информация туда доходила.

В. Дымарский ― Новости.

В. Дымарский ― Еще раз добрый вечер, мы продолжаем программу «Цена Победы», напоминаю, Владимир Рыжков, Виталий Дымарский – мы ее ведущие. И Александр Лукичев, ведущий научный сотрудник Института управления образованием, историк, кандидат исторических наук.

В. Рыжков ― Из Вологды.

А. Лукичев ― Уже из Москвы.

В. Дымарский ― Обсуждаем тайны Нюрнбергского процесса. По поводу нашего вопроса. Вы знаете, много, конечно, правильных ответов.

В. Рыжков ― Но много и неправильных.

В. Дымарский ― Да.

В. Рыжков ― Я напомню, что мы спрашивали, сколько из обвиняемых на процессе, сколько человек оправдали.

В. Дымарский ― Сколько человек оправдали на Нюрнбергском процессе. Правильный ответ: троих оправдали. Оправдали Фриче, это довольно известный радиоведущий.

А. Лукичев ― Но начальник целой внутренней политики у Геббельса.

В. Дымарский ― Это Шахт, министр промышленности, да?

А. Лукичев ― Да, он был одно время.

В. Дымарский ― И фон Папен. Знаменитая личность, дипломат. Вот их троих оправдали. Здесь нам писали и про Риббентропа, и… ну, Гесса, просто его не к высшей мере приговорили, к пожизненному заключению. Но его не оправдали, да.

Вот такой вопрос, здесь, кстати, уже пришел вопрос заранее, у нас есть один слушатель, он все заранее правильно спрашивает, Дмитрий Мезенцев.

В. Рыжков ― Да, очень активный.

В. Дымарский ― А почему оправдали? Вернее так: а почему решили, кто решил это?

В. Рыжков ― Ну, вот, собственно говоря, в этом и кроется мое появление здесь, в этом вопросе, потому что я в свое время начал заниматься именно Нюрнбергским процессом задавшись этим вопросом: а почему их оправдали? Казалось, бы, все-таки не последние люди. И надо сказать, что на самом деле Нюрнбергский процесс собрал всю верхушку нацисткой Германии, ведь не было фактически тех людей, которые покончили жизнь самоубийством.

В. Рыжков ― Гитлер, Геббельс, Гиммлер…

А. Лукичев ― Гиммлер уже в плену американском. Судьба Бормана была не очень понятна. А кто бы еще там мог появиться дополнительно? Фактически все здесь, 12 только министров из числа 21-го, которые сидели на скамье подсудимых, в разное время, правда. Там, некоторые 12 министров плюс председатель парламента Геринг, то есть, вся верхушка была непосредственно там, и для меня был удивительный вопрос, почему же их все-таки оправдали, тем более, что когда начал заниматься этой проблематикой, я посмотрел, что обвинение требовало, признавало всех виновными. Но суд посчитал иначе.

Здесь надо сказать, что эта тема, почему троих оправдали – ну, у каждого своя причина. Вот если даже посмотреть, кто есть кто на скамейке, то мы увидим, что несколько несоизмеримые фигуры некоторые. Вот вы вспоминали Фриче. При всем к нему уважении, человек, да, достаточно известный, он вел постоянно вечер с Фриче на немецком радио. Кстати говоря, он именно технически обеспечил там вот эту программу пропаганды и так далее. Но тем не менее, понятно, что он был простой исполнитель. Понятно, что с Геббельсом его и рядом не поставишь.

В. Дымарский ― Он был исполнитель воли Геббельса.

А. Лукичев ― Как он там оказался? Все дело в том, что когда список утверждался, готовился, а его даже пытались на Потсдамской конференции…

В. Рыжков ― Список был 24 человека.

А. Лукичев ― Да. Впервые на Потсдамской конференции начали его готовить, но потом договорились, что через месяц должны список подготовить. Он был опубликован 1 сентября в день начала войны, и там было 24 человека, потом Лей повесился, Круппа освободили по состоянию здоровья, но там были те люди, которые, может быть, могли там и не оказаться, если бы нашли других.

Но было по направлениям. То есть, с одной стороны, это партия, преступления партии, преступления руководства страны – Германия, преступления военных и преступления идеологов отдельно от партии, да? И вот по этим направлениям непосредственно набирали людей.

В. Рыжков ― И Фриче попал по линии идеологии.

А. Лукичев ― Фриче попал, потому что, поэтому все-таки его, наверное, несоизмеримая фигура была. Но там было четыре направления, по которым предъявлялись обвинения. Кстати, Фриче предъявлялись обвинения только по двум последним позициям. То есть, он не принимал участие, например, непосредственно в становлении нацистского государства, он не принимал участие в нарушении международных договоров – это второе было обвинение. И третье – преступления против мира и военные преступления.

Ну вот, суд посчитал, что он на самом деле, непосредственно он лично, то есть, его вот по этой причине освободили.

Шахт – надо сказать, что он вот единственный, кто не верил – Гильберт фамилия этого американского психолога, который книгу выпустил, она в России издана была в 2012 году, достаточно большой труд, 600 страниц, называется «Нюрнбергский дневник».

В. Рыжков ― Он наблюдал за арестантами.

А. Лукичев ― С момента обвинения до вынесения приговора. Очень интересная книга. И я, честно говоря, ожидал, что американский психолог, как-то он там немножко мягче… Но это жесткая книга. На самом деле очень интересно почитать, сам протокол Нюрнбергского процесса не дает вот представления, какие они были недочеловеки во многом. А вот эта книга…

Шахт с самого начала говорил: я невиновен, я вообще жертва фашизма, меня же из концлагеря освободили американцы, чего вы сюда меня притащили? То есть, он оказался замешан в покушении на Гитлера, его отправили, он даже в Дахау побывал и так далее. К тому же, он очень спорил с Гитлером при нападении даже на СССР, потом после Сталинграда он написал ему большое письмо. Его, я думаю, что по этим причинам.

Ну, и третий, фон Папен, тоже посчитали, что он тоже там не играл – ну, все-таки это дипломат, не военный, и так далее. Фон Папен еще на самом деле когда на первом этапе – вообще все подсудимые, кстати, говорили, когда их спрашивали о Гитлере, они говорили, что Гитлер был разный. Одно дело – 33-34-й, там, другое дело – 36-38-й, а после 39-го года он вообще превратился в диктатора и так далее. Вот они по крайней мере объясняли об этом.

И фон Папен в 34-м году критиковал Гитлера открыто, он говорил, что так нельзя, мы не должны опираться на левую идеологию. А Гитлер был во многом популист, то есть, он ориентировался именно на это. И фон Папен говорил, что мы должны вернуться к элите, к элите германской, опираться… То есть, он выглядел как критик тоже.

Хотя, надо сказать, что единственный, кто верил, что оправдают, был Шахт. Фриче вообще был в шоке, когда объявили, он не верил, что его… А Папен надеялся. А Шахт говорил: я был уверен. Они, кстати, на следующий день провели пресс-конференцию и поклялись, что никогда политикой не будут заниматься. Правда, все они обманули, потом в той или иной степени - один книжки выпускал, и так далее.

Кстати, последнее, Виталий, они все были потом снова наказаны, уже по денацификации, значит, Фриче получил 9 лет, потом был освобожден из-за болезни, потом умер, у него был рак. Фон Папену дали 8 лет, по-моему, потом он через полтора-два года вышел. Так же и Шахт, ему тоже давали, но он через год освободился.

В. Дымарский ― Так все-таки победители, значит, у нас книжка плюс «Дилетант». Мы сказали все: первые трое, первая тройка победителей. Четыре последние цифры номера телефона: Жанна 9709, Ольга 1969, Алена 7393. И еще 7 человек, тоже четыре последние цифры номера телефона, которые получают только октябрьский номер журнала «Дилетант»: Максим 5648, Олег 9849, Лариса 4366, Вера 2082, Наталья 1772, Юлия 9754 и Андрей 6510. Надеюсь, что наши референты не подведут, с вами созвонятся, и вы получите ваши призы.

Кстати говоря, поскольку приходят еще и вопросы по поводу журнала «Дилетант», напоминаю, что кто не может его найти, это достаточно легко сделать в Москве в магазине «Москва», уж извините за такую тавтологию, на Воздвиженке и на Тверской. А в Питере, в Санкт-Петербурге, они продаются на улице Марата дом 11, если я не ошибаюсь, в гостинице «Гельвеция». Если вы туда подъедете, вы найдете…

В. Рыжков ― Знакомое место.

В. Дымарский ― Да. Вы найдете там журнал «Дилетант», последний октябрьский номер.

Продолжаем наш разговор про Нюрнберг, еще одна здесь просьба, это по поводу катынского дела. Что было, почему оно ушло?

В. Рыжков ― Как всплыло?

А. Лукичев ― Да, действительно, не хотели его поднимать, но на самом деле Сталин решил использовать Нюрнбергский процесс, чтобы поставить эту точку в больших сложных взаимоотношениях с некоторыми польскими политиками, которые были уверены, что это дело все-таки Советского Союза, дело рук, и поэтому он решил воспользоваться 21-й статьей устава, которая говорила о том, что если на суде предъявляется официальное заявление, заключение, акт какой-то той страны – любой из стран, из четырех, то он признается как доказательство и не обсуждается. Вот примерно так было. И поэтому в обвинительный приговор, который сначала готовился, был занесен сюжет, связанный с якобы имеющимся расстрелом немецкими оккупантами польских военных.

В. Рыжков ― По инициативе советской стороны?

А. Лукичев ― Да. Было написано конкретно: 925 человек. И когда Покровский выступал, заместитель Руденко, когда выступал по вопросу военнопленных, он эту ситуацию вспомнил, о том, что такая тема есть. И затем, уже непосредственно, когда стал защищаться Геринг, то его адвокат, Отто Штамер, он, кстати, был руководителем группы непосредственно адвокатов всех немецких, то есть, негласный лидер, и фактически функции у него такие имелись. Он неожиданно предложил все-таки оспорить вот этот акт, предложил вызвать свидетелей.

Категорически были против, естественно, советская сторона, и неожиданно для многих, кажется, договаривались в том числе… кстати говоря, Джексон, когда смотрел обвинительное заключение, представитель главный обвинитель от США, он говорил о том, что, давайте не будем Катынь включать. Тем не менее, они настояли, потому что Сталину нужно было, учитывая вот эту версию, как бы подтвердить ее, узаконить, пролоббировать, условно говоря, ту линию, которую Советский Союз непосредственно пытался реализовать на международной арене.

Тем более, Руденко перед Нюрнбергским процессом принимал участие в другом процессе в июне 45-го года в процессе так называемом «процессе шестнадцати», когда были многие польские политики, которые претендовали на будущее руководство страной, были осуждены. Поэтому, эта тема была достаточно болезненно сложной.

Нужно было поставить здесь точку, чтобы получить определенные дивиденды, да и вообще, собственно говоря, потом спокойно работать с польским вопросом. Он был наиболее сложным в послевоенной Европе. И вдруг вот такая ситуация. И надо сказать, что советская сторона, когда обвинительный акт подписывался, все страны имели право взносить какие-то изменения в процессе, это тоже соответствовало уставу трибунала. И вдруг мы предлагаем вместо 925-ти уже записать 11 тысяч. Почему именно эта цифра? Потому что 13 апреля 43-го года немецкое командование заявило о том, что было расстреляно 11 тысяч советскими войсками польских офицеров.

И мы сразу говорим: вот 11 тысяч, предполагая, что мы докажем эту цифру, и все сойдет, условно говоря, и не будет проблем. И после того, как было предложение Штамера вызвать, он назвал конкретно трех офицеров, мы категорически были против, Никитченко несколько раз выступал на эту тему, но тем не менее. Примерно разъяснения были следующие, что, да, мы говорим, что это должно быть принято как доказательство, но, собственно говоря, нигде не написано, что это не может в судебном процессе опровергаться. И согласился суд.

Единственное, чего удалось добиться советской стороне, это вызвать с нашей стороны трех свидетелей. И вот 1 июля 46-го года как раз был допрос, и его называют многие черным днем советской делегации. Потому что было видно явно, что те люди, которые как бы обвинялись в том, что они именно там 547-й полк строительный назывался, хотя это был полк связи, там было всего количество людей, я не помню точно цифру, но явно что они не могли, во-первых, провести такие расстрелы, потом их всех захоронить и все остальное.

И на самом деле они были там не в это время, когда советская сторона настаивала, что был расстрел, и все остальное. Все это выплыло наружу. С нашей стороны было тоже три свидетеля, это бывший зам бургомистра смоленский, который получил за это спасение от виселицы, потому что он сотрудничал с немцами. Был приглашен из Болгарии Марков, который в составе еще немецкой делегации принимал участие тогда, когда немцы это все раскапывали и в прямом, и в переносном смысле это делали. И тогда он выступал, но потом в Болгарии, когда его начали судить, он уже стал на сторону противоположную, что его заставили подписать, на самом деле было не так. И Прозоровский, это из комиссии Бурденко. Вот три.

Но надо сказать, что все это выглядело достаточно неубедительно. Но все-таки пошли, условно говоря, навстречу, и было заявлено о том, что и сторона защиты неубедительна. Там действительно был один момент. Когда, вот фамилия его Аренс, по-моему, который был командиром вот этого батальона связи, он заявил – ему задали вопрос на суде: как вы узнали об этом? Он говорит: вы знаете, я заметил волка в лесу и пошел за ним, и он меня привел вот к раскопанной норе, где были человеческие тела. Но вопрос был задан следующий: а что за волк, что он так мог, какая была там яма? А он говорит: семьдесят, до метра он раскопал. Где вы таких волков… То есть, на самом деле не очень убедительно у них все это дело звучало.

Поэтому суд, учитывая, что ситуация была очень напряженная, а здесь постоянно каждый день докладывали Вышинскому, Молотов был задействован, все силовики, как бы сейчас сказали, в этом участвовали, там подготовка была гигантская к этому вопросу. Ведь готовились к 1 июля, там порядка полутора-двух месяцев, все готовили – вот этих свидетелей с нашей стороны, готовили другие документы и все остальное. Но в протоколах Нюрнбергского процесса эта тема отсутствует, ее нет.

Простите, я оговорился – не в протоколах, конечно, а в решении непосредственном обвинительном, в приговоре.

В. Дымарский ― Вот здесь вопрос задают: а решение, оправдательный вердикт по отношению к этим трем людям, это было единодушно?

А. Лукичев ― Нет. Советская сторона категорически, и более того…

В. Дымарский ― С этой точки зрения еще, может быть, вы дополните вообще, что советская сторона довольно часто имела особое мнение, и по каким вопросам…

В. Рыжков ― А как принималось решение? Три к одному принималось, да?

А. Лукичев ― Да, да, два…

В. Рыжков ― Одна сторона не могла заблокировать?

А. Лукичев ― И здесь вообще в уставе, в регламенте, если это не касалось приговора, тогда голос председательствующего, а это был англичанин, Лоуренс, он имел решающий, к приговору это отношение имело, к приговору нужно было три голоса набирать, поэтому три к одному вариант проходил.

И учитывая, что эта тема была очень болезненна, ведь не только приговор оглашался, но и особое мнение Советского Союза, судья Илона Никитченко написала такое достаточно большое свое особое мнение, там было несколько позиций. Первая позиция – это необоснованное оправдание этих трех. Плюс необоснованный приговор Гессу, мы настаивали на расстреле. И третье – необоснованное решение по военному командованию, по СА, их не признали преступными организациями. Да, по Вермахту. И по правительству, по верхушке правительства.

И надо сказать, что объяснения были следующие, что это не такое большое количество людей, чтобы их, условно говоря, в индивидуальном порядке не призывать к ответу по этим позициям. Но надо сказать радиослушателям, что основные самые зловещие преступные организации Германии были признаны преступными. Это СД, СС, Гестапо.

В. Рыжков ― И партия.

А. Лукичев ― Да, и партия. Вот здесь понятие верхушка нацистской партии, оно несколько такое размытое что ли, речь шла об аппарате, о руководителях и об аппарате. Эти люди потом в результате следующих процессов тоже были осуждены.

В. Дымарский ― Вопросов здесь очень много. Давайте мы еще посмотрим, как вели себя немцы, вообще на чем была построена защита? Я бы так сказал.

А. Лукичев ― С самого начала фактически было понятно, что они хотят сказать. Были две позиции. Первая – это попытка свалить на Гитлера, Геббельса, Гиммлера. Это прослеживалось. На начальном этапе в меньшей степени, а на заключительном это уже было, они делали это все по полной программе.

В. Рыжков ― Включая Геринга?

А. Лукичев ― Конечно. И он тоже пытался.

В. Рыжков ― Хотя он был с Гитлером с самых первых дней.

А. Лукичев ― Да, конечно. И вторая – это Геринг легализовал эту идею, что: у вас у самих рыльце в пушку. Поэтому он говорил примерно следующее… он, кстати говоря, есть кадры кинохроники, открывается Нюрнбергский процесс, заходит суд и говорит: сейчас я хочу спросить обвиняемых, признают ли они себя виновными. Ставился микрофон, и все выходили, говорили к этому микрофону. Впоследствии, когда они уже будут говорить с мест, а здесь выходит Геринг и начинает читать речь, ему отключают микрофон, его судья спрашивает: вы хотите сделать заявление? Вы можете это делать по нашему регламенту, по уставу только через защитника.

И после этого он несколько раз пытается это сделать, и фактически он начинает об этом говорить активно, и тогда понятна вся линия поведения обвиняемых и защиты только вот в марте месяце, когда начинается допрос обвиняемых.

Например, Геринга фактически допрашивали 9 дней, все шло. Сначала он сам говорил, он сам защищался, кстати говоря. Когда я был в музее в Нюрнберге, который сейчас открыт 5 лет назад, я как раз стоял у этого стульчика, на котором сидел Геринг, когда его допрашивали.

Потом был перекрестный допрос. То есть, защита и обвинение и так далее. И тогда он об этом и говорил – о том, что вот вы меня обвиняете, что я руководитель германской авиации, что мы разбомбили города и так далее – ну, а вы? И приводил примеры. То есть, это тоже была в определенном смысле защита. И даже в последнем слове он тоже об этом скажет. Он скажет, что мои аргументы, они же серьезны, они логические, вы должны их воспринять.

Но тем не менее, все-таки та тяжесть обвинений, которая была на них - естественно, эти слова просто не воспринимались, и надо сказать, что несколько было таких психологических переломов, что ли, в Нюрнбергском процессе, я уже упоминал про эти кинофильмы. Ведь на самом деле сначала все были в достаточно добродушном настроении, несмотря на то, что они уже побыли кто больше, кто меньше, кто там был в мае арестован, кто в июне, как, например, Риббентроп в Гамбурге, там уже последний, в середине июня, там кто-то еще позже, Кальтенбруннер, по-моему.

Они были в достаточно нормальном настроении, считали, что очень сложно доказать их вину. Но вот кто-то как бы исполнял приказы, на Гиммлера, на Гитлера можно свалить. Но вот Джексон, который подготовил специальный фильм, он его планировал показать на самом деле ближе уже к окончанию непосредственно обвинения, но вынужден был его показать, как он сам говорил, на пятый день непосредственно работы…

В. Рыжков ― Фильм о преступлениях режима…

А. Лукичев ― Да, да.

В. Рыжков ― Адский совершенно.

А. Лукичев ― Да, это было, конечно, достаточно страшно, это был шок на самом деле. Хотя я думаю, что никто из них на самом деле иллюзий не питал, что там делалось – 14 тысяч было немецких концлагерей. Естественно, они имели общее представление, может быть, не до деталей, но верхушка однозначно это имела.

В. Дымарский ― Александр, может быть, под конец криминальная немножко такая у нас будет концовка. Вы никогда не разбирались, что вот это за странная история с убийством заместителя…

А. Лукичев ― Николая Зорина.

В. Дымарский ― Николая Зорина. Он как раз, его убили в гостинице…

А. Лукичев ― Нет, его не убили. Все-таки моя точка зрения, что не убили. Это сын Зорина считает его убитым.

В. Дымарский ― Странная смерть.

В. Рыжков ― При Сталине любая смерть рассматривалась…

В. Дымарский ― Человек, который как раз во время разбора катынского дела, кстати говоря.

А. Лукичев ― Ну, не совсем катынского, на самом деле он пострадал как раз по поводу вот этих секретных протоколов. Дело в том, что его обвинили фактически в том, что он недосмотрел.

В. Дымарский ― Он был заместителем…

А. Лукичев ― Нет, он был помощником.

В. Дымарский ― И помощником главного обвинителя.

А. Лукичев ― Да, он помощником главного обвинителя был, и протоколы секретные всплыли из-за того, что неожиданно обвинение согласилось с приобщением как бы к делу документов так называемого Гаусса, это был юрист Риббентропа, который в свое время летал с Риббентропом в Москву, потом непосредственно, когда заключатся договор, непосредственно уже о дружбе 28 сентября в Берлине с Молотовым, он все это дело записал и дал показания потом. И эти показания или из-за того, что Зорин не разобрался, может быть, Руденко, он не знал немецкого языка. Но тем не менее, это дало возможность защитнику Гесса Зейдлу эти вопросы все поднять.

И вдруг вот эта тема вскрывается, и Зорин почувствовал, по крайней мере, что он в этом деле, насколько я понимаю, виноват. 23 мая его вызывали в Москву, я называю день, когда он застрелился. Опять же, я так думаю. Потому что оснований, наверное – достаточно смешная была предложена версия, что чистил оружие перед началом похода непосредственно на заседание трибунала и случайно выстрелил. Основания у него были бояться.

В. Рыжков ― Из-за утечки…

А. Лукичев ― Да. Он был секретарем непосредственно Нюрнбергского процесса, он на эту тему рассказывал в частных беседах. В частности, я сошлюсь на Лебедеву Наталью Сергеевну, это ее учитель, что Зорин был очень испуган и встревожен этим вызовом в Москву, тем более, непосредственно 23 мая были опубликованы в американских газетах эти секретные протоколы. И в этот день его не стало. Кстати, он был похоронен непосредственно, не вывозился, в Лейпциге он был похоронен.

В. Рыжков ― В Германии.

А. Лукичев ― До конца эта тема не изучена. Вот сын, опять же, который занимался этим вопросом, он считал, что его все-таки застрелили, и он это связывал с катынским делом. Все-таки он имел отношение действительно к катынскому делу на этапе подготовки его. Что якобы это тоже одна из ошибок его. Но я думаю, что он просто так решил свести счеты с жизнью из-за того, что, может быть, он считал, что по его вине вот эта тема всплыла столь болезненно. И на самом деле была организована целая группа поддержки, или рабочая группа. Еще 5 сентября во главе с Вышинским она была создана в Москве, потом вторую группу создают непосредственно в Нюрнберге, она провела 30 заседаний, и требования шли фактически каждый день, и Вышинский особенно настаивал, что каждый документ, который касается Советского Союза, должен быть оценен непосредственно Руденко, Покровским, его заместителем, на приемлемость, то есть, может мы эти документы показывать, или нет. Если не можем, мы должны сразу договориться.

Естественно, этот вариант не прошел, потому что это было просто невозможно – 4 тысячи документов, там всего 10 месяцев и 10 дней длился процесс, 403 заседания, 4 тысячи документов были в чистом виде представлены, не говоря уже, сколько еще было дополнительно там просто различного рода показаний, особенно по делу организаций, где, по-моему, порядка двадцати свидетелей только было заслушано. По линии обвиняемых там побольше, и со стороны обвинения, и со стороны защиты, особенно очень много, а здесь немного. То есть, это были письменные показания, огромное количество документов, естественно, не было возможности никакой это оценить.

В. Дымарский ― Александр, спасибо. Я бы, знаете, чем завершил сегодняшнюю нашу беседу. Во-первых, действительно, спасибо за очень интересный разговор.

В. Рыжков ― Да.

В. Дымарский ― Есть еще одна тема. Вы знаете, удивительно – до сих пор не изданы полностью на русском языке документы Нюрнбергского процесса. Говорят о недостатке средств, юбилее Победы… Но я думаю, что исследователям, да и вообще для истории, конечно, нужно, чтобы все-таки эти документы на русском языке были изданы.

А. Лукичев ― Да, согласен. Я надеюсь, что все-таки когда-то это произойдет.

В. Рыжков ― Спасибо!

В. Дымарский ― А сейчас новости, а мы с вами прощаемся. До встречи через неделю.

Нюрнбергский процесс часто называют судом истории. Это был один из самых крупных судебных процессов в истории человечества. Нюрнбергский трибунал юридически закрепил окончательный разгром фашизма, однако, сам процесс мог не состояться. Почему демократический Запад настаивал на казни без суда, а тоталитарный Советский Союз требовал гласного процесса с полноценной защитой? Каким образом главным нацистам удалось избежать наказания? Что за череда странных самоубийств среди обвиняемых? И, наконец, почему человека из антигитлеровского подполья казнили, как военного преступника?

Двести пятьдесят корреспондентов всех газет мира работали во время заседания трибунала. Но, несмотря на столь подробное освещение, Нюрнбергский процесс оставил нам немало тайн и загадок.

Первые требования о трибунале прозвучали уже в самом начале войны. В нотах советского правительства, опубликованных в ноябре 1941 года, а так же в январе и апреле 1942-го указывалось, что вся ответственность за совершаемые гитлеровцами преступления возлагается на фашистских правителей и их пособников.

В эти дни, когда нацистская Германия достигла апогея своей мрачной славы, когда фашистские полчища рвались к Сталинграду, Кавказу и уже предвкушали победу,

Почему именно в Нюрнберге? По одной из версий, первый судебный процесс над военными преступниками было решено провести в городе, являвшемся в течение многих лет цитаделью фашизма. В нем проходили съезды национал-социалистической партии, проводились парады штурмовых отрядов, организовывались феерические шоу, гипнотизирующие толпу, которая бесновалась от восторга. По другой версии для процесса нужно было найти в центре Германии подходящее здание суда с надежной тюрьмой. Именно такое место нашлось в Нюрнберге, где Дворец правосудия не пострадал во время бомбежек. Он и был выбран в качестве места для международного трибунала каким-то американским чиновником.

О том, как именно должен проходить суд, обсуждалось в Ялте, Тегеране и на других встречах союзных держав. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль заявлял, что нацистская верхушка должна быть казнена без суда. Это мнение он не раз высказывал и в дальнейшем. Когда Черчилль пытался навязать свое мнение Сталину, то Сталин возразил: «Что бы ни произошло, на это должно быть соответствующее судебное решение. Иначе люди скажут, что Черчилль, Рузвельт и Сталин просто отомстили своим политическим врагам».

29 августа 1945 года был опубликован первый список главных военных преступников, состоящий из 24-х нацистских политиков – военных идеологов фашизма. среди них, в том числе, были рейхсмаршал главнокомандующий военно-воздушными силами Германии Герман Геринг, заместитель Гитлера по руководству нацистской партией обергруппенфюрер СС и СА Рудольф Гесс, министр иностранных дел Третьего рейха Иоахим фон Риббентроп, а также заместитель Гитлера по фашисткой партии и глава партийной канцелярии Мартин Борман, магнат глава крупнейшего военно-промышленного концерна «Фридрих Крупп» Густав Крупп и глава трудового фронта Роберт Лей.

Все они обвинялись в том, что в целях установления мирового господства Германии развязали кровавую войну. Обвинялись в преступлении против мира, в убийствах и истязаниях военнопленных и мирных жителей оккупированных стран, угоне гражданского населения в Германию для принудительных работ, убийствах заложников, грабежах общественной и частной собственности, бесцельном разрушении городов и деревень, бесчисленных разорениях, неоправданных военной необходимостью.

За исключением группы Лея и Бормана остальные обвиняемые предстали перед судом. Конечно же, на скамье подсудимых союзники хотели бы видеть и других фашистских главарей – Геббельса, Гиммлера, Миллера, Бормана и самого Адольфа Гитлера. Если о первых двух достоверно известно, что они покончили с собой, то, что стало с остальными – загадка. По официальной версии Адольф Гитлер вместе с Евой Браун свели счеты с жизнью в бункере 30 апреля 1945 года. По другим данным, им удалось бежать в Испанию, затем в Аргентину. К сожалению, не одну из версий нельзя считать состоятельной из-за отсутствия стопроцентных доказательств. А что же случилось с Мюллером и Борманом? Как они сумели скрыться от международного трибунала?

Судьба Генриха Мюллера после апреля 1945 года неизвестна. Последний раз его видели в бункере Гитлера 27 апреля 1945 года. Существует несколько версий его смерти. По

Что касается Мартина Бормана, то в конце апреля 1945 года он постоянно находился с Гитлером в Берлине в бункере рейхсканцелярии. Перед смертью Гитлер назначил Бормана рейхсминистром по делам партии, хотя ранее такого поста не существовало. 1-го мая 1945 года Борман вместе с новым рейхсканцлером Йозефом Геббельсом и начальником штаба германских сухопутных сил Гансом Кребсом от имени нового рейхспрезидента гросс адмирала Карла Дёница, пытался вести с советскими военачальниками переговоры о перемирии. После провала переговоров и самоубийства Геббельса, Борманом было принято решение прорываться из окруженного Берлина вместе с последними обитателями фюрербункера. Для этого была организована боевая группа групенфюрера СС Вильгельма Монке, которая в ночь с 1-го на 2-е мая покинула бункер и направилась в западном направлении. Во время этого продвижения, по свидетельству очевидца, Борман был ранен осколками советского снаряда, попавшего в танк, за которым он шел.

Тело Бормана первоначально не было обнаружено и факт его смерти не подтвержден. Поэтому его долго считали скрывшимся. И в 1945 году он был заочно привлечен в качестве главного военного преступника к суду международного военного трибунала в Нюрнберге. Однако, пойманный в 1946 году Артур Аксман, шеф гитлерюгенда, который вместе с Мартином Борманом 1 – 2 мая пытался покинуть Берлин, сообщил на допросе, что Мартин Борман погиб, точнее покончил жизнь самоубийством на его глазах 2 мая 1945 года. Он подтвердил, что видел Мартина лежащего на спине возле автобусной станции в Берлине, где шел бой. Он подполз к лицу покойника вплотную и ясно различил запах горького миндаля. Это был цианистый калий. Мост, по которому Борман собирался бежать из Берлина, был заблокирован советскими танками. Борман предпочел раскусить ампулу.

Тем не менее, эти показания не были признаны достаточными свидетельствами гибели Бормана. В 1946 году международный военный трибунал в Нюрнберге судил Бормана заочно и приговорил его к смертной казни. Адвокаты настаивали на том, что их подзащитный не подлежит суду, поскольку уже мертв. Суд не счел доводы убедительными, рассмотрел дело и вынес приговор, оговорив при этом, что Борман в случае задержания имеет право подать просьбу о помиловании в установленные сроки.

11 апреля 1973 года западногерманская прокуратура официально подтвердила, что Борман погиб в мае 1945 года. Тогда же западногерманский суд официально объявил Бормана умершим. Однако, сомнения оставались. Неоднократно появлялись сообщения о Бормане в Латинской Америке. Охотники за нацистами продолжали рассматривать возможность его поимки. В 1998 году его сын Мартин Борман-младший согласился предоставить свою кровь для проведения ДНК-анализа останков. Экспертиза окончательно удостоверила, что найденные в Берлине останки действительно принадлежат Борману.

Несмотря на то, что основным нацистским преступникам, так или иначе, удалось уйти от ответственности, в 10 часов утра 20-го ноября 1945 года начался Нюрнбергский процесс. Международный военный трибунал был сформирован на паритетных началах из представителей четырех великих держав – СССР, США, Англии и Франции. Каждая из четырех стран направила на процесс своих главных обвинителей, их заместителей и помощников. Процесс длился в Нюрнберге 10 месяцев, всего было проведено 216 судебных слушаний. Каждая сторона представила доказательства преступлений, совершенных нацистскими преступниками.

Международный военный трибунал в Нюрнберге стал первым в истории опытом осуждения преступлений государственного масштаба, правящего режима, его карательных институтов, высших политических и военных деятелей. При этом трибунал не судил Германию как страну, не судил германский народ как весь народ, а судил представителей той страшной системы, которая существовала в Германии и принесла столько бед всему человечеству. Судился фашизм как система, нацизм как идеология, агрессия в целом.

Из-за прецедентной тяжести преступлений, совершенных подсудимыми, возникали сомнения соблюдать ли по отношению к ним демократические нормы

Наступило время допроса подсудимых и свидетелей. Основная стратегия защиты строилась на том, чтобы взвалить ответственность на сообщников, главным образом мертвых – Гитлера, Гиммлера, Геббельса. Даже Эрнст Кальтенбруннер заявил, что он де не знал о зверствах гестапо. Люди, лишенные чести и совести, не останавливавшиеся ни перед какими злодеяниями для достижения своих преступных целей, они пытались на суде говорить о долге и верности присяге. Некоторые предприняли попытки прикинуться невменяемыми. Рудольф Гесс, например, симулировал попытку потери памяти, уходя от ответов на вопросы следователей. Но судебно-медицинская экспертиза установила, что Гесс проявляет истерическое поведение с признаками сознательно-намеренного симулятивного характера. Международный трибунал принял решение продолжать слушание дела Гесса.

Процесс проходил напряженно не только в силу необычности самого трибунала и выдвинутых против подсудимых обвинений. Сказывалось также послевоенное обострение отношений между СССР и Западом. Чувствуя сложившуюся политическую ситуацию, обвиняемые умело тянули время и рассчитывали уйти от заслуженного наказания. Они надеялись, что вот-вот Нюрнбергский трибунал распадется, прекратит свою деятельность.

Геринг отравился в тюрьме незадолго до казни. Существует предположение, что капсулу с ядом ему передала жена во время последнего свидания при поцелуе. Идя на виселицу, большая часть из них старалась казаться смелыми. Некоторые вели себя вызывающе, другие смирились со своей судьбой, но были и такие, которые взывали к божьей милости. Все, кроме Розенберга, сделали в последнюю минуту короткие заявления. И только Юлиус Штрейхер упомянул Гитлера.

В спортивном зале, в котором еще три дня назад американские охранники играли в баскетбол, стояли три черные виселицы, из которых были использованы две. Вешали по

После казни последнего осужденного в зал внесли носилки с телом Геринга, чтобы он занял символическое место под виселицей, а также, чтобы журналисты убедились в его смерти. Все тела были сфотографированы, затем положены в гроб. На рассвете в обстановке строжайшей секретности под конвоем их доставили в крематорий на окраине Мюнхена. После кремации прах развеяли по ветру с самолета.

Нюрнбергский процесс был не единственным. После главного международного трибунала состоялось еще 12 судебных процессов над нацистами меньшего масштаба. Однако из зверства и злодеяния переходят все границы человеческой морали и о масштабе, по большому счету, говорить уже не приходится. Процесс над нацистскими врачами открыл миру новые грани зла.

Другой доктор Карл Брандт первым разрешил умертвить ребенка-инвалида по фамилии Кнауэр, чем положил начало акций эвтаназии. Были отобраны специальные больницы, в которых убивали инвалидов в основном с помощью инъекций. Большей частью использовался люминал, иногда просто морили голодом. В ходе акций только детей было убито около пяти тысяч. В 1939 году Брандт был назначен одним из ответственных за программу умерщвления Т-4, главной задачей которой было полное уничтожение душевно больных людей и пациентов психиатрических лечебниц. В категорию под уничтожение попадали даже солдаты и люди, которые получали увечья в ходе военных действий.

Профессор анатомии Август Хирт по заданию Гиммлера занялся поиском противоядия от иприта. Хирт ставил опыты на собаках и на себе. В результате одного из экспериментов сам оказался в больнице с кровоизлиянием в легкие. После начала Второй мировой войны вместо животных Хирт стал использовать в опытах узников концлагерей. Многие из людей, над которыми Хирт проводил свои опыты, ослепли или умерли в результате его экспериментов. В 1941 году он возглавил созданный специально под него анатомический институт СС в Страсбурге, где трудился над научным обоснованием нацистских расовых теорий. Для своих

Аненербе или «наследие предков» – самая таинственная и могущественная структура Третьего рейха. Детище Генриха Гиммлера, тесно связанное с другим его детищем – СС. Научный институт, занимавшийся самыми необыкновенными исследованиями – селекцией растений и практической черной магией, историей германской культуры и поисками древних артефактов, разработкой ядерного оружия и изучением сверхвозможностей человеческого организма. Сложно сказать, чем Аненербе не занималось и в каких областях достигло успеха. Но то, что успехи были – очевидно, поэтому можно понять интерес союзников к секретным архивам Аненербе.

Все, что не было уничтожено гитлеровцами, после войны попало в руки американцев, англичан и русских. В ходе операции «Скрепка» вместе со всеми своими работами был вывезен в Америку инженер-ракетчик Вернер фон Браун, будущий покоритель космического пространства. Какие операции проводили наши разведчики советская история умалчивает, но они, конечно же, были. Косвенно это подтверждается тем, что в послевоенные годы СССР и США делают практически параллельные во времени прорывы в области ракетостроения, в создании атомного и ядерного оружия, в космических исследованиях.

В скором времени мы, возможно, узнаем правду еще об одном загадочном происшествии, случившемся намного позже Нюрнбергского процесса, но непосредственно связанным с ним. В 1987 году покончил с собой последний нацистский преступник, приговоренный к пожизненному заключению Рудольф Гесс. В последствии экспертиза доказала, что это было не самоубийство, а убийство. Гесса собирались помиловать и выпустить на свободу. Кому мог помешать 93-летний старик? Что он мог рассказать и о чем? В таких случаях обычно говорят: «Он слишком много знал!». Все материалы по делу Гесса были засекречены до 2000 года, но затем срок продлили до 2017-го.

Пройдет время, и будут рассекречены документы. У исследователей появится много новой, и, скорее всего, неожиданной информации. Но преступления против человечества срока давности не имеют. Нюрнбергский процесс осудил агрессию и агрессоров, вскрыл социальную и политическую сущность фашизма. Исторические решения Нюрнбергского процесса до сих пор являются серьезным предупреждением всем современным неонацистским кругам, напоминая им о неизбежности расплаты.